начальника штаба, командиров батальонов и начальников служб, чтобы поставить перед ними боевую задачу. Только они собрались, как противник открыл по высотке артиллерийский и минометный огонь. Тут я заметил, что некоторые наши командиры, еще не обстрелянные, стали припадать к земле.
— Бросьте, товарищи, «кланяться», это даже верующим не помогает! — пошутил я. — Никакой опасности нет и не будет до самой смерти…
Подчас удивительно действие шутки: люди как-то неуловимо преобразились. Противник продолжал обстрел высотки, два снаряда разорвались неподалеку от нас, но я видел: лица командиров были спокойны, в осанке, в движениях — деловитая уверенность, будто на учениях.
Вот начальник штаба Владимир Александрович Борисов, склонившись над картой, изучает район будущих боев… Ни карандаш в его правой руке, ни угол карты — в левой — не вздрагивают. Хорошо, Владимир Александрович! Ты уже похож на бывалого воина… А вот начальник нашего оперативного отделения, коренастый крепыш Иван Самчук. Ему не больше двадцати пяти. Он делает в блокноте какие-то пометки, и лицо его ясно и безмятежно, как при обычной работе.
Мне представляются очень важными эти минуты, когда солдат или офицер впервые слышит над головой свист вражеского металла. Конечно же, я против глупого риска, против удалого позирования перед врагом. Времена такого позирования в «каре» остались в далеком прошлом. А в век автоматического оружия смелость воина обязательно множится на осмотрительность, выучку и расчет. И все же от этого первого крещения огнем в дальнейшей судьбе воина зависит очень многое: он как бы обретает самого себя, веру в свое мужество и волю.
Я наблюдал и за другими офицерами: в группе политработников стояли комиссар бригады Федор Чернышев и начальник политотдела Григорий Марченко. Оба они чему-то улыбались.
Опрятно и даже щеголевато выглядел начальник бригадной школы старший лейтенант Геннадий Михайлов. Стройный, подтянутый, он не забыл подшить чистый подворотничок.
О Михайлове впоследствии говорили, что, идя в атаку, он интересуется прежде всего двумя вопросами: начищены ли у бойцов пуговицы и свежие ли подворотнички?
В этой шутке, впрочем, слышалась похвала: в боевых условиях не каждый умеет заботиться и о своей внешности, и об одежде. А качество это для офицера и солдата — необходимое. Тут нужна большая собранность, самодисциплина, которыми и отличался наш начальник школы.
Была у Михайлова еще одна замечательная черта характера: в любой обстановке он оставался веселым и бодрым, и его жизнерадостность передавалась подчиненным. Когда в скором времени Михайлову и его курсантам довелось пережить нелегкое испытание, я думаю, что и эта черточка в характере командира помогала им.
— Итак, товарищи, — сказал я офицерам, — ночью нам предстоит атаковать и отбросить гитлеровцев, проникших в Голосеевский лес и занявших сельхозинститут. Ясно, что в лесу действуют не отдельные автоматчики врага, — здесь наступают его организованные части. Поэтому бойцов следует настраивать не на прочесывание леса, а на схватку в ночном бою с организованным противником.
Сложна ли наша задача? Не скрою, задача сложна. В чем же ее особенности? Их много: во-первых, в лесу трудно организовать наблюдение за полем боя. Во-вторых, трудно ориентироваться на местности и отыскивать нужные нам цели. В-третьих, для наших артиллеристов усложняется возможность наносить огневые удары по противнику. В-четвертых, это первое боевое крещение наших бойцов, да еще ночью и в сложной обстановке. Ясно, что им придется преодолевать лесные завалы и минно-взрывные заграждения. Пусть люди будут осторожны.
Дороги, просеки и поляны враг будет прикрывать огнем стрелкового оружия. И это следует учесть. Однако опыт войны уже показал, что немцы избегают сражений в лесу: здесь они боятся всяких неожиданностей. Поэтому лес и ночь — наши союзники, и чем больше ружейно-пулеметного огня, чем больше грохота и шума, тем вернее, что враг побоится: он смел, когда его войск втрое больше наших, когда на его стороне преимущество в технике.
Я пожал командирам руки.
— Идите в свои подразделения. Действовать смело и решительно. Мы выиграем бой.
Да, я верил, что выиграем.
8 августа 1941 года… Я назначил атаку на 21 час 15 минут. В напряженной подготовке к наступлению время пронеслось очень быстро. Все командиры, штабные офицеры и политработники уже давно прибыли в батальоны и успели разъяснить бойцам значение поставленной перед бригадой задачи.
За десять минут до начала атаки вся артиллерия 147-й стрелковой дивизии должна была обрушить на противника свою огневую мощь. Владимир Борисов с нетерпением поглядывал на часы.
— Вот и звезды уже сверкают в небе, — проговорил он в раздумье. — А ноченька, будто в песне, темна…
До огневого налета нашей артиллерии оставалось тридцать минут.
Мне показалось, что теперь стрелка часов стала двигаться очень медленно. Потом она будто и совсем остановилась.
— Интересно бы знать, — продолжал Борисов, — не догадываются ли немцы, что им готовится сюрприз?..
— Уверен, что не догадываются. Они открыли бы огонь по этой части леса из всех своих орудий, пулеметов, минометов, но — слышите? — только автоматные очереди кое-где строчат, да отдельные орудия постреливают.
— Значит, убеждены, что у нас нет сил для ночной атаки. Посему могут спокойно отдохнуть. А утречком, наверное, собираются двинуться на штурм города.
Он снова взглянул на часы:
— Десять минут остается… Знаете, мне одна мысль покоя не дает: не верится, что линия фронта вплотную подошла к Ленинграду, Смоленску, Одессе, Киеву, что всякие там гудерианы по нашим полям гарцуют. Ночью, случается, проснусь и долго собираюсь с мыслями: нет, неужели все это правда?
— В отношении Киева через три минуты убедитесь…
Он вскинул руку, неотрывно глядя на часы.
— Время… Сейчас, товарищ полковник, 21 час 04 минуты…
Едва он произнес эту фразу, в небо взвились три красные ракеты, и, еще не успели они погаснуть, грянула, зарокотала, застонала залпами артиллерия 147-й. Стоголосое лесное эхо подхватило грохот разрывов, ураганом заревело над позициями врага. Перекрывая оружейные залпы, затрещали пулеметы. В багровых вспышках пламени было видно, как гнулись и рушились деревья и, подобно стаям всполошенных птиц, над ними металась взвихренная листва.
Вслед за огневым валом батальоны первого эшелона, во главе с командирами и комиссарами, ринулись в атаку.
— За Родину!
— За Киев!..
— Смерть фашистам!..
— Ур-ра!..
Гитлеровцы ответили беспорядочной стрельбой из автоматов, пулеметов и отдельных орудий. Нет, они не ожидали такого уничтожающего отпора. В некоторых подразделениях немцев началась паника. Позже я узнал от пленных, что они сочли себя окруженными и потому вели огонь по своим. Наступательный порыв наших бойцов в этой ночной атаке был неудержим. Враг был смят и, отбиваясь, стал отступать. К утру противник был отброшен от Киева на 2–3 километра. Первый батальон капитана Ильи Симкина очистил от гитлеровцев часть Голосеевского леса и захватил одно из зданий сельхозинститута.
Развивая наступление, второй батальон вышел к утру своими ротами правее сельхозинститута, где встретил организованное сопротивление противника.
Так, приготовившись праздновать взятие Киева, противник был вынужден перейти к обороне. Многих солдат и офицеров не досчитались гитлеровцы в ту ночь в своих рядах. Мы взяли и несколько десятков пленных, и мне впервые срочно понадобился переводчик.
Комиссар, Федор Чернышев, предусмотрел и это. Где-то в Броварском лесу, в истребительном
