всей округи. «Мы так волновались, — объясняет мачо Рон, — что позвали всех своих друзей, чтобы поддерживать беседу!» Замечательная, живая вечеринка. Я дарю очки подруге Рона — Лизе. Бессвязица. Виски…
Все равно просыпаюсь в пять двадцать семь…
Смотрю в окно. Варю кофе…
* * * …Кентакки. Именно КентАкки, а не Кентукки, как говорят у нас! Из Цинциннати пришлось заказать машину, ведь до фермы в соседнем Огайо, где назначена «дружеская вечеринка на пленэре», без надежного водителя добраться невозможно.
Мы поднялись на живописный холм, потом спустились в долину и снова — холм. И так несколько раз — американские горки на лоне природы. Долины и холмы окружены лесом.
— Это частные владения. Сейчас доедем, — успокоил меня шофер и вскоре вывез на открытую площадку, аккуратно засеянную — стебелек к стебельку — будто пластиковой, травой.
Беленький коттедж и расставленные кружком такие же белоснежные столики на зеленом живом ковре — все выглядело, как «усадьба Барби».
«О-о! — Хай! — Найс мит… — Хау ар ю… — Вел-вел!»
— Дженифер…
— Джейк…
— Сьюзен…
— Генри…
— Чак…
— Элизабет…
— Мэтью…
Их было много — со всей округи.
Посреди площадки со столиками стояло нечто вроде мангала: в глубоком медном чане «дозревала» кукурузная каша, а рядом шипела огромная сковорода с тушенным в ароматных приправах мясом. Наконец я увидела обычную деревенскую еду.
Сначала — святое! — меня накормили. Я даже позволила себе не разговаривать.
Пока я добиралась на эту «художественную ферму», хозяева тоже проголодались. Был слышен лишь щебет птиц, звон бокалов и звяканье вилок. А потом послышался шелест шин. Еще один гость…
* * * С жары перебрались в уютную мастерскую — сюда подали кофе. Я почувствовала, что засыпаю. Голоса доносились будто издалека. Говорили о Дега. Недавно Джейк, хозяин мастерской, приобрел на аукционе одну из копий «Юной танцовщицы». Со священным трепетом он внес в комнату маленькую черную фигурку девочки с округлым животиком и трогательно поставленными в балетном па ножками. Юбочка и лента в волосах — из ткани. Очень похожа на оригинал в вашингтонском Музее искусств.
Заспорили о том, что такое кич, является ли плодотворным современный авангард, о национальном и космополитическом искусстве, о взаимном влиянии культур, о вечной проблеме местной интеллигенции — сегрегации и последствиях ку-клукс-клана и т. д.
Мои глаза превратились в два стеклянных шара — зрение постоянно туманилось и затягивалось темной пеленой, во временных ярких вспышках мелькали рты, движущиеся напротив, глаза, дым сигарет, темное стекло бутылок, солнечные пятна на ковре и стенах…
Мне скучно. Есть некоторые вещи, о которых я давно уже не спорю, так как считаю это пустой тратой времени: язык, политика, религия. И избегаю пространных бесед об искусстве. Пусть думают, что я — молчаливая дуреха… В этих вещах я давно уже определилась, зачем же засорять ноосферу лишними словами?
* * * Посреди этого полусна мне вдруг встретились глаза. Того самого, что опоздал, Джона, кажется. Он сидел далеко от моего кресла и все время молчал.
А поймав наконец мой взгляд, неожиданно пошевелил губами: «Давай сбежим отсюда?!» — «Как?» — подняла брови я. — «Просто. Встанем и уйдем. Ведь ты любишь эпатировать публику…» — безмолвно дал сигнал он. — «Еще как!» — прищурилась я. — «Решайся, ну!» — «И что дальше?» — «Просто сбежим!»
Вечеринка теряла смысл и стройность, видимо, давали о себе знать виски и бурбон.
«Ну, решилась?» — «Подождем еще…» — «Ты же этого хочешь! Встали? Вместе?»
Я решительно поставила стакан на стол…
* * * …Он откинул верх автомобиля, и свежий лесной дух врезался в наши головы, взъерошил волосы, отрезвил и мгновенно разогнал дневную дремоту. Вечерело. Машина запрыгала с холма в долину и снова на холм. Аж дух захватило! Он улыбался улыбкой победителя и похитителя.
И молчал. Мои волосы периодически захлестывали его лоб. Ветер. Вечер. Американские горки.
Вежливая болтовня осталась позади. Вместе с моей соломенной шляпой…
Как хитро он умыкнул меня! Как догадался, что это именно то, что я люблю, то, что мне нужно? Откуда он знает, что сейчас нужно молчать? Как хорошо, что он молчит!
Вот эта деревянная табличка с выгоревшей и затертой надписью «Paris».
Если он такой, каким хочет казаться, тот, за кого себя выдает, — он остановится.
…Он остановился.
Откуда, откуда он знает?!!
Единственное живое впечатление за эти долгие дни странствия и бессонные ночи в гостиницах.
* * * Извлекает меня из машины. Напротив горят окна придорожного ресторанчика. Провинциального, или нарочито провинциального, — с полукруглыми кружевными занавесками на окнах, деревянными столами. У барной стойки — люди разного возраста — смотрят футбол.
Щелкнула зажигалка — посреди стола родился и неуверенно закачался язычок зеленой свечи. Разгорелся и выпрямился.
— Блу айс… — говорит он официанту.
В первый раз слышу его голос.
Откуда он знает?
* * * Бывают мгновения, когда мир лежит перед тобой раскрытым, как детская книга с яркими завлекательными картинками. Или как эта новая игрушка-головоломка со смешным названием — «пазлы». Потом порыв ветра, и все быстро сворачивается — вокруг и под твоими ногами, — и ты стоишь в сплошной бесцветной пустоте одной ногой на цветном кусочке. Я видела такую сценку в каком-то рекламном ролике. Но те, кто его создали, видимо, не задумывались над другим смыслом этого жуткого сюжета. Они лишь хотели сказать, что без мобильного телефона мир сужается и теряет объем. Возможно, для кого-то это именно так…
Я сидела посреди душистого маленького Парижа с его кукольными коттеджами. Я ждала
