В «Пригородном блюзе» — только крик, только то, что принято называть «месседжем» Майка. А если нет месседжа — нет ничего. У Майка он был, и в «Пригородном блюзе». Он звучит громче всего.
Эту песню перепевает масса русских музыкантов — а это лучший признак по-настоящему классического произведения. Ну какой вменяемый музыкант будет на своих концертах петь, к примеру, песни Шевчука? Да никакой. Потому что никакого месседжа в них нет. Нет ничего такого, что можно примерить на себя, по-хорошему «выдать за свое», то есть наполнить форму песни своим собственным содержанием, своими эмоциями, смыслами — и при этом не разрушить песню.
«Пригородный блюз» — это большая, как принято говорить, творческая удача, это настоящее искусство.
Это сосуд, который каждый может наполнить собой, выразить себя — свои ощущения, свое видение мира.
Песня настолько насыщена смыслами, что на ее основе можно писать хорошую, добротную статью о быте и жизни молодых людей конца семидесятых годов прошлого века. И выяснится, что эти молодые люди были ремарковско-хемингуэевскими типами, что они были героями еще не написанных рассказов Буковски.
Формально «Пригородный блюз» — гимн пьянству. Но пьянство здесь — это совершенно другое пьянство, не совковое, тупое, быдляческое наливание спиртным безо всякой цели, безо всякого смысла (я не могу себе объяснить, для чего пьет подавляющее большинство русских людей, мне это на самом деле непонятно, хотя сам я пил очень много, часто и, как бы это сказать, жестко). Для героев Майка, для него самого, да и для всех нас, тех, кто с ним дружил, играл, гостил у него, алкоголь был единственной вещью, которая придавала жизни «светскости».
Майк всегда стремился к этой книжной «светскости», к «взрослым», романтическим и тонким отношениям, к обращению на «Вы», к «комильфо» — «не комильфо», к полумраку в комнате и красиво одетым, вернее, красиво раздетым женщинам, в промежутках между сексом и бокалом сухого вина рассуждающим о Керуаке и Тимоти Лири.
Живи он в Нью-Йорке, он ходил бы в друзьях у Лу Рида, музыку которого обожал и играл — в своих собственных песнях. Самым ярким примером «луридовщины» Майка можно назвать знаменитую «Дрянь», которую узнавали, которой подпевали на всех бесчисленных концертах Майка в русской провинции. Это песня Лу Рида «Baby Face» гремела над российскими просторами. Что до текста, то он был другим, но гитарный рифф нельзя было спутать ни с чем. А Лу и не подозревал о своей невероятной популярности в далекой северной стране. Слушатели в городах среднерусской возвышенности, в свою очередь, тоже понятия не имели даже о существовании Рида. Однако песня нравилась.
Майк был бы приятелем Энди Уорхола, он бы добивался (и наверняка добился бы) близости с Нико, он проводил бы все вечера в нью-йоркских клубах, ночами не вылезал бы из CBGB, а днем шлялся бы по художественным галереям, где его опохмеляли бы приятели-художники и юные любительницы самых разнообразных изящных искусств.
Он бы записывал пластинки и приглашал бы на свои «презентации» (такого слова не существует в природе, это совершенно новорусское изобретение, но — тем не менее — все мы понимаем, о чем идет речь) оказавшегося в тот момент в Нью-Йорке Пола Маккартни — и Пол бы пришел к нему — Майк был именно той фигурой, к которой бы пришли в гости самые удивительные и знаменитые личности.
Вот обо всем этом и поется в «Пригородном блюзе» — несмотря на «самогон», «сумку с тарой», «не осталось папирос» и прочие детали быта, в общем, не то чтобы совсем уж нищего, но очень бедного.
И при этом — журнал «Rolling Stone», который герой читает между делом, сидя в сортире… Это не нищета, это, напротив, — полная свобода.
И Майк поет «Пригородный блюз» так, что каждому ясно — герои нажрались на даче, у них кончилось все, что может кончиться, но в городе у каждого перед парадной лестницей стоит по «кадиллаку». Проблема только в том, что нужно опохмелиться и до «кадиллака» как-то добраться. На автобусе зайцем, «стопом» или электричками, как мы с Майком однажды ехали из Москвы в Ленинград.
В Москве у нас был настоящий «Пригородный блюз». День рождения Саши Липницкого, Николина Гора, дипломатический пляж, самая что ни на есть светская столичная компания, кучи денег, которые тратились в течение трех дней торжества.
А потом — имея на двоих что-то около рубля мелочью — путь из Москвы в Ленинград на электричках, ясное дело, без билетов. Ехали почти сутки, приехали грязные, измученные и в тот же вечер у Майка дома вальяжно напились. Вот о чем эта песня. О том, что нам все нипочем и сам черт не брат. И еще о многом другом. Поэтому она и близка любому вменяемому слушателю. Конечно, те, кто любит песни Валерия Леонтьева, в ней ничего не поймут. Ну и пусть их.
«Свет» — одна из самых загадочных песен Майка, исполнял он ее нечасто. «Да святится имя твое» — кому адресованы эти слова? Майк никогда и ни с кем не говорил ни о религии, ни о вере.
Мы все выросли в безверии. И страна продолжает полностью игнорировать заповеди, страна живет без Бога в душе, по большому счету, стоит выйти на улицу — и ты тут же сталкиваешься с бесовщиной. Она везде — в офисах, в метро, на улицах. Те, кто ездят на автомобилях, находятся в самом горниле тщеславия, злости, хамства, жестокости и агрессии — почему-то на проезжей части бесовщина совершенно распоясывается.
Лицемерие потрясает. Длиннющие очереди в церкви на церковные праздники — что это? Это стоят верующие? Очень может быть. Все может быть, как известно. Только Богу в нашей стране как-то ничего не дают, все больше просят. Миллионы долларов, отданные (слово «пожертвованные» как-то даже неловко писать) разнообразными бандитами на строительство и обустройство храмов, — это не отданное Богу.
Богу не нужны материальные блага. Куски золота и пачки денег — к чему они Создателю? Богу мы можем отдать только себя — себя в Боге. То есть себя не прелюбодействующих, себя не ворующих, себя не сквернословящих, не обжирающихся и не нажирающихся, и — в первую очередь — себя любящих ближнего своего. А это как-то не получается. Куда проще поставить свечку (реальную или фигуральную — в виде банковского чека), попросить прощения за убийство или там грабеж, за обман и издевательства — и думать, что Бог все простит. Простить, наверное, простит, но что совершенно точно — воздаст каждому по делам его. Впрочем, все это лишь мои предположения.
Майк никогда не говорил о Боге. Но эта песня — о ком она? К кому он обращается? Это единственная из его песен, где нет ни капли цинизма — маски, за которой часто скрывается лицо, залитое слезами сострадания.
«Они говорят так много слов, но я знаю — все вранье… и я шепчу: „Да святится имя твое'…»
Таких фраз Майк больше нигде и никогда не писал.
«Утро вдвоем», «Блюз твоей реки», «Если будет дождь», «Позвони мне рано утром» и, собственно, «Сладкая N» — лучшее из того, что написано о любви не только в Советском Союзе того времени, но и вообще в русской поп-музыке.
Песен о любви у нас практически нет — кроме песен Майка, Гребенщикова и нескольких песен Цоя. В самом деле, не называть же «песней о любви» «Увезу тебя я в тундру» или «Я в восьмом ряду, меня узнайте вы, маэстро» — это не песни, это ахинея какая-то, которую и слушать-то стыдно. Я постоянно испытываю гнетущее чувство неловкости, когда слышу про «маэстро» или еще про какого-нибудь «Зайку».
В СССР о любви писать было не принято. Почему — объяснимо. Любовь — чувство очень сильное, кто же с этим будет спорить. И что самое важное — это чувство разрушительное, выжигающее и стирающее в пыль все, что находится поблизости от главного героя, переживающего эту самую «любовь».
Майк — единственный, кто написал о любви очень точно, правдиво, он смог передать мучения реального, взрослого, умного и чувствующего человека, испытывающего непреодолимое влечение к какой- то конкретной женщине.
Это действительно очень похоже на формулировку, используемую в разных договорах в пункте, который перечеркивает все предыдущие пункты, обязательства и меру ответственности, — этот пункт посвящен «обстоятельствам непреодолимой силы». Стихийным бедствиям. Пожарам, ураганам, войнам, наводнениям — тем событиям, при которых исполнение договора становится невозможным.
В частной жизни любовь и является именно таким форс-мажорным обстоятельством. Непреодолимой силы. И все предыдущие договоренности и обязательства несчастного влюбленного тут же перестают
