все карабкается наверх; сын женится на Мисс Нью-Джерси (христианке), селится в доме своей мечты на Аркади-Хилл и празднует свой американский успех в «свободном от религии» пространстве «американской пасторали par excellence»: Дня благодарения.
Американские праздничные обеды в доме «Шведа» в Старом Римроке — двойники советских праздничных обедов в квартире Гайстеров в московском доме правительства. Более или менее выдуманный «Швед» (Сеймур Ирвинг Левов) родился в 1927 году; вполне реальная Инна Ароновна Гайстер старше его на два года. Обоих произвели на свет преуспевающие отцы (бизнесмен Педоцур и
революционер Перчик) и любящие матери (смиренная Бейлка и энергичная Годл). У обоих было счастливое детство, у обоих появились нееврейские родственники, и оба обожали свои страны, делавшие сказку былью. Успешные американские евреи 1940-х и 1950-х годов любили Америку так же страстно, как их успешные советские родственники любили Советский Союз в 1920-е и 1930-е годы. «Швед» был американцем в той же мере, в какой Инна Гайстер была советским человеком. «Он жил в Америке так, словно та была его кожей. Все радости его юности были американскими радостями, все его успехи и все его счастье были американскими». И для обоих Обретенный Рай обернулся сельской идиллией вновь найденной Аполлонии: дачной пасторалью Инны Гайстер и пригородной пасторалью «Шведа» Левова. Как вспоминает Инна Гайстер, с 35-го года мы стали жить на даче на Николиной горе... Поселок... расположился в прекрасном сосновом лесу на высокой горе в излучине Москва-реки. Место изумительное по красоте, одно из лучших в Подмосковье... Участок был прямо над рекой на высоком берегу. Дача была большая, двухэтажная, шесть комнат. Брат мамы Вениамин не без тайной зависти называл ее виллой... Около некоторых дач на реке были сделаны деревянные мостки для купания... Мы, девчонки, любили собираться у мостков под дачей Керженцева. Там было мелко и удобно купаться... Жизнь на даче была прекрасной.
Мечта бабелевских мальчиков осуществилась: они не только лучше всех учились, но и умели плавать — дети Годл, дети Хавы и вот теперь дети Бейлки. «Швед блистал как крайний в футболе, центровой в баскетболе и первый бейсмен в бейсболе». В начале 1950-х он, уже будучи богатым бизнесменом, любил возвращаться домой пешком — по Елисейским Полям «Штата-сада»:
Мимо белых оград выпасов, которые он так любил, мимо холмистых покосов, которые он так любил, мимо полей кукурузы, полей репы, амбаров, коров, лошадей, запруд, ручьев, родников, водопадиков, водяного кресса, хвощей, лугов, акров и акров леса, который он любил той щенячьей любовью, какой любит природу недавний сельский житель, пока не достигал столетних кленов, которые он так любил, и солидного старого каменного дома, который он тоже любил — и на всем своем пути он воображал, что разбрасывает вокруг себя яблочные семена.
То была иммиграция-метаморфоза советского и сионистского образца — с обретением аполлонийского языка, аполлонийского тела и, быть может, аполлонийской лучшей половины (так было у «Шведа» Левова, но не у обитателей Палестины, где всем евреям суждено было стать просвещенными аполлонийцами, а всем нееврейским аполлонийцам суждено было остаться непросвещенными). Голова оставалась меркурианской, но теперь она была прочно приделана к атлетическому туловищу, пригородному ландшафту и самым важным социальным и политическим институтам страны. Комикс о Супермене был создан в 1934 году в Кливленде двумя еврейскими школьниками.
Американские еврейские интеллектуалы тоже перестали быть бунтарями-изгнанниками, чтобы стать профессорами на твердом окладе. Профетическая интеллигенция в русском стиле превратилась в стройный отряд формально обученных интеллектуалов («буржуазных специалистов»), организованных в профессиональные корпорации. К 1969 году на долю евреев (менее 3% населения) приходилось 27% преподавателей юридических факультетов, 23% — медицинских и 22% профессоров биохимии. В семнадцати наиболее престижных американских университетах евреи составляли 36% профессоров права, 34% социологов, 28% экономистов, 26% физиков, 24% политологов, 22% историков, 20% философов и 20% математиков. В 1949 году в Йельском колледже был один профессор-еврей; в 1970-м евреями были 18% профессоров колледжа. Соединенные Штаты начали догонять Советский Союз по части еврейских достижений ровно тогда, когда Кремль решил положить конец еврейским достижениям в Советском Союзе. За два десятилетия обе страны добились серьезных успехов.
Переместившись в высшие слои американского общества, евреи в большинстве своем приняли американскую официальную веру. В 1940-х и 1950-х годах либерализм сменил марксизм в качестве ортодоксии еврейских интеллектуалов (с «Либеральным воображением» Лайонела Триллинга в роли раннего манифеста). Подобно своим собратьям в Палестине и предвоенном СССР, американские евреи 1940-х и 1950-х годов с готовностью восприняли основополагающие принципы своей новой родины (принципы, уже подвергшиеся влиянию еврейских поисков общества, «в котором никакие расовые барьеры существовать уже не смогут», и все чаще называемые «иудео-христианскими»). Но в чем, собственно, состояли эти принципы? Государственный либерализм, отделенный от христианства и племенного национализма, был полуверой: набором правовых норм, метафизических аксиом и отцов-основателей, наделенных трансцендентным смыслом, но слабо связанных с требованиями кровного родства и личного бессмертия. В той (довольно ограниченной) мере, в какой послевоенное американское государство было действительно отделено от христианства и племенного национализма, оно разработало новую концепцию собственной роли и благополучия граждан. Оно становилось все более терапевтическим и в значительной мере (хоть часто неосознанно) фрейдистским.
Все современные государства развили в себе способность «заботы» о гражданах, которая раньше ассоциировалась с семьей, церковью и врачом. В Соединенных Штатах организационные и интеллектуальные основы нового режима были заложены туземными реформаторами-«прогрессистами» (в том числе сторонниками введения «профессионального консультирования» и «умственной гигиены»), однако большинством базовых терминов и наиболее живучих понятий новая идеология обязана фрейдизму, который практиковали и проповедовали еврейские выдвиженцы. Принеся фрейдизм в Америку и усвоив его — на краткое время, — как религию спасения, дети Тевье сделались настоящими американцами, одновременно сделав Америку более терапевтической. Как пишет Эндрю Р. Хайнце, «с помощью языка современной психологии евреи выписали американскому среднему классу моральный рецепт, который, если ему следовать, должен был породить общественный порядок, одновременно 'хороший для евреев' и потенциально полезный для всех чужаков, желавших интегрироваться в американское общество». Перефразируя Марка Шехнера, можно сказать, что превращение евреев в американцев требовало превращения революционеров в пациентов. Фрейдизм был доктриной, рожденной еврейской революцией XIX столетия. Он имел те же семейные корни, что и марксизм, разделял его одержимость отцеубийством и вселенским злом и воспроизвел (в миниатюрном масштабе) его организационную структуру, центральным элементом которой были жрецы, оберегающие священные тексты. Однако спасение, обещанное фрейдизмом, было строго индивидуальным, всегда временным и безусловно зависящим от приобретаемой на рынке профессиональной компетенции. Фрейдизм стремился стать религией современного капитализма в той же мере, в какой марксизм стремился стать религией антикапитализма: он предложил научное обоснование либеральной концепции одинокого и неисправимого человека, применил принципы политического либерализма к тайнам человеческой души и приспособил американскую Декларацию независимости к религиозному поиску личного искупления. Достижение индивидуального счастья — как и поддержание либерального общества — оказалось вопросом управляемого несовершенства: вопросом наложения хрупких сдержек и противовесов на неискоренимые внутренние противоречия.
Но самым большим вкладом фрейдизма в американскую жизнь была общая психологическая ориентация и некоторое количество влиятельных формул. Точно так же, как «марксизм», провозглашенный множеством государств и движений, представляет собой мозаику прочтений и истолкований, нередко приписываемых — также очень приблизительно — местным пророкам-ревизионистам (Ленину, Мао, Ким Ир Сену, Грамши), фрейдизм был лишь отзвуком голоса его основоположника, обычно более ясным и последовательным, чем сам оригинал. (Одно существенное различие состоит в том, что марксисты имеют обыкновение настаивать на своем родстве с Марксом, даже если связь сомнительна, в то время как потомки Фрейда часто отрицают или игнорируют свое происхождение — главным образом потому, что делят его с окружающим обществом и либо воспринимают его как данность, либо отрекаются от него за его
