ушки. На гимнастерку, на зеленые погоны с малиновым кантом льется вода.
— Чего это ради — связь сюда? — спрашивает Крюкову Лобанок.
Она отвечает не сразу. Делает еще несколько глотков, вытирает рот тыльной стороной ладошки, надевает пилотку.
— Спасибо. Никогда такой вкусной не пила. А связь, старшина, на новый капе батальона тяну. Рядом с вами будет, — в соседнем окопе. Прощевайте, пока…
— Господи, ей-то за что такие муки? — шепчет дед Иван, грустно качая головой.
Очень скоро в ходе сообщения появляются комбат, командир нашей пулеметной роты (вот когда только свиделись!), начальник связи батальона, парторг, заменяющий сейчас замполита, еще какое-то начальство.
— Пулемет убрать отсюда, товарищ майор? — спрашивает комбата наш ротный.
— А чем отбиваться будем? Камнями? Один в батальоне остался, — сердито отвечает комбат.
— Я полагал, важная для противника цель…
— Полагал, полагал… Есть связь?
— Есть, товарищ майор, — слышится голосок Крюковой.
Комбат что-то говорит в трубку, но он опустился на дно окопа, и мы не слышим что.
Мы не знаем, почему майор перенес свой капе сюда. Обычно он находится позади восьмой роты. А может, ее, восьмой роты, уже и нет?
Но как бы то ни было, рядом с комбатом веселее. Раз начальство с нами — значит порядок. Присутствие майора, которого мы все уважаем, вселяет уверенность в то, что все будет хорошо. Майор знает, когда и что нужно делать.
В разные концы бегут связные, и вскоре появляются командиры рот. Комбат отдает им какие-то распоряжения. Так как нашей пулеметной роты фактически не существует (комбат сказал — один пулемет), старшего лейтенанта Щукина назначают командиром девятой. Эту весть приносит старшина Лобанок, тоже бывший там, у комбата.
Командиры расходятся. Мы беремся за лопаты, дед Иван снимает с пулемета рубаху, успевшую просохнуть, выливает оставшуюся в ведре воду в котелок и ходом сообщения отправляется через сад к своей хате.
У яблоньки, которую я хотел срубить, он останавливается, некоторое время смотрит на нее и медленно шагает дальше, к погребу.
Старшина приказал почистить окоп, выбросить насыпавшуюся в него землю. Эту работу выполняем мы с Семеном. Реут ушел за патронами, сам Лобанок набивает ленты.
Солнце начинает клониться к вечеру. Только сейчас замечаю, что оно изрядно-таки пригревает, и просто диву даюсь, как это наш «станкач» выдержал такую стрельбу в такую жару?
На капе батальона ведут пленного. Он, пригнувшись, идет по ходу сообщения первым. За ним — трое разведчиков в маскхалатах. Очевидно, из разведроты полка. В батальоне маскхалатов нет.
Пленный проходит со связанными руками, во рту у него торчит кляп — пилотка. Успеваю заметить, что немец грязен, небрит, левый рукав его зеленой парусиновой куртки оторван напрочь.
Мы бросаем лопаты и идем следом за разведчиками. Начальник штаба батальона, наконец-то появившийся на капе, командует нам «кругом», но комбат разрешает остаться.
Садимся в ходе сообщения, не сводя глаз с пленного. Тот пугливо озирается. Страх, страх и страх — ничего больше в карих, глубоко сидящих под выпуклыми надбровными дугами глазах. Пленный полулежит на боку у ног комбата.
Из-за широкого голенища его сапога виднеется магазин от «шмайсера», еще полный патронов; серебристо светятся шляпки гвоздей на подошвах. Ничего не скажешь: кованый сапог.
— Кто знает немецкий? — комбат обводит всех взглядом, потом садится на патронный ящик, закуривает. При виде папиросы у пленного, очевидно, начинает течь слюна, он глотает ее и закрывает глаза.
— Значит, никто?
— Я немножко знаю. Красноармеец Реут. — Кеша приподнимается на колени. — Среднюю школу окончил…
— Иди ближе и спроси, кто он? Да кляп вытащи!
Кеша спрашивает. Пленный не отвечает.
— Шпрехен зи дойч? — снова спрашивает Реут.
Молчание. Пленный даже закрывает глаза, давая понять Кеше, что отвечать он не будет.
— Может, он и не немец вовсе? — Это говорит парторг батальона. — На немца вроде не похож. Их ведь у Гитлера кого только нет: итальянцы, испанцы и другие… Черный больно для немца.
— Что же делать будем? — комбат выкидывает окурок за бруствер. — А документы какие при нем были, разведчики?
— Нэ було их, товарищ майор, — отвечает старший из разведчиков. — Вин от нас так тикав! Такисенького ось и взялы. Аж без рукава…
— Без рукава, говоришь? — Майора словно осенила какая-то мысль. Он встает, подходит к пленному и говорит:
— Нет времени волыниться. Расстрелять его.
Пленный вдруг с нечеловеческим стоном падает навзничь, пытается скинуть с рук веревку, ужом вьется на дна траншеи, воет, бьет носками сапог горячую землю.
Мы недоумеваем, и только майор смотрит на все это спокойно.
— Понял, значит, гад, что такое «расстрелять». Не немец он. Власовец. И рукав оторвал потому, что на нем был специальный знак нашит…
Я слышал раньше о Власове, о власовцах, но что придется с одним из них встретиться вот так, в бою, увидеть живым — не думал никогда.
Пленный все еще бьется, как эпилептик, о землю, воет, по его грязному лицу текут слезы, оставляя черные следы.
— А ну, кончай комедию, — тихо говорит майор, снова садясь на ящик.
Старший из разведчиков подходит к пленному, берет его за ворот куртки, сажает, прислонив спиной к стенке траншеи.
— Господин офицер, — пленный говорит, не открывая глаз, он, видимо, даже боится их открыть, — господин офицер, зараз усе доложу, як есть. Зараз…
— Украинец, значит, — как бы про себя говорит майор.
— Так точно, господин офицер. З-пид Винницы…
— Погоди! Всем — по местам. Здесь останутся начальник штаба и парторг.
Мы нехотя уходим. Особенно удручен Кеша. Первый раз мы услышали о его среднем образовании, узнали, что он даже может разговаривать по-немецки, парень хотел продемонстрировать это — и вот на тебе — пленный оказался власовцем.
— Не горюй, Реут, пленные еще будут, — успокаивает Кешу Назаренко. — Переводчики они — во как нужны! А сейчас — набивай ленты.
Разведчики сидят рядом с нами, в ходе сообщения. Двое — молодые парни — курят. Старший, сжав руками автомат так, что побелели пальцы, недвижимо смотрит в одну точку. Он словно окаменел.
— Водички не хочешь, земляк? — спрашивает его Назаренко.
— Спасибо. Не хочу…
Назаренко сочувственно глядит на разведчика и снова берется за лопату.
Я чищу окоп, а сам все думаю о пленном: что его заставило надеть форму врага, пойти войной на нас? По-моему, власовцы — хуже фашистов. Тех как-то можно понять… «Чужой, — как говорил Иван Николаевич, — социальной системы». А эти?..
К исходу дня немцы предпринимают еще одну атаку. На этот раз им после бомбежки, артиллерийских и минометных обстрелов удается прорвать оборону на участке полка или, вернее всего, что от него осталось. Вместе с остатками танковой бригады мы контратаковали противника, пытаясь выбить его с окраины села, вернуть свои позиции, но безуспешно.
В этой контратаке погиб комбат. Осколок мины зацепил его в саду деда Ивана. Там уже похозяйничал
