Ленин, так учит товарищ Сталин, политбюро ЦК ВКП(б). Возражений по этому поводу не будет?
Многообещающий монолог Щукиной возмутил не только Ефима и Надю. И на лице Алевтины Крошкиной выразились недоумение и досада. Лишь новенький сотрудник, Жора Белоголовкин, смотрел на новое начальство с подобострастным почтением.
- Какие могут быть возражения? - залепетал он срывающимся на фальцет тенорком.
- Правильно, товарищ... - Щукина запнулась, забыла фамилию, - товарищ Жора. Не зря ты коммунист, не зря так часто брал у меня политлитературу. Молодец! Все бы так... Далее, - Щукина опустила свою тушу в кресло, - о самом главном. По мнению товарища Дубовой, к которому я целиком и полностью присоединяюсь, наша многотиражка за последние месяцы стала менее кляузной и более партийной. Это, безусловно, заслуга нашего парткома, лично товарища Дубовой. Так держать, товарищи! Так и глубже, по- ленински, по-сталински, только так! - она опять крепко стукнула по столу. - А то некоторые сотрудники редакции, - она выразительно глянула на Ефима, - многократно пытались превратить газету в вестник кляуз и средство шельмования руководящих кадров... К сожалению, товарищ Гапченко потворствовал таким левацко-оппортунистическим наскокам... Баста! Больше такого не будет!
«Вывод ясен, - подумал Ефим, - на пост главы газеты подобран не редактор, а тюремный надзиратель; дуэт Щукина-Дубова, при поддержке бездарной подпевалы Адамович, в самое короткое время окончательно угробит многотиражку». О том, чтобы ему столковаться со Щукиной, и речи быть не может. «Просто так, мадам жандарм, я вам все-таки не сдамся», - решил он.
- Может быть, у кого-нибудь есть ко мне вопросы, или имеются какие-нибудь пожелания или соображения, - прошу, пожалуйста, я демократка, - Щукина обнажила в улыбке крупные желтые неровные зубы.
«При всех ваших мощных опекунах, - подумал Ефим, - вы, мадам, уязвимы... Ну-ка, на первый случай, получите щелчок!» Он незаметно подмигнул Наде.
- У меня к вам вопрос, если разрешите...
Редакторша царственно кивнула.
- Я к тому, чтобы работать по-ленински... Вы, наверно, помните пожелание Владимира Ильича всей советской печати?
- Какое пожелание? - насторожилась Щукина.
- «Поменьше политической трескотни, побольше деловитости».
Щукина вроде бы замерла, вперила в Ефима неподвижный тяжелый взгляд.
- Не понимаю твоего вопроса, Сегал, к чему он?
- К тому, что завет Ленина касается всех нас, - пальнул Ефим, - всех без исключения, и вас, и товарища Дубовой. Выпускать в свет нашу газету такой, как сейчас, беззубой и мелкотемной - значит начисто игнорировать ленинский наказ, то есть работать не по-ленински.
Надя незаметно, но энергично дернула Ефима за рукав. Поздно: глядя на покрасневшее вдруг рыхлое лицо Щукиной, он испытывал радость охотника, подстрелившего бешеную волчицу.
- Тэк-тэк, - процедила сквозь зубы Щукина, - тэк-тэк, любопытно. Давай, мели дальше, Сегал, ты это умеешь. Не зря о тебе такого мнения в парткоме и райкоме.
- Сейчас не обо мне разговор, о дальнейшей судьбе газеты... Так вот, будем мы придерживаться ленинского завета в повседневной работе или не будем? - он с торжеством наблюдал, как самоуверенная партглыбина смешалась... Правда, ненадолго.
Она поднялась за столом, метнула на Ефима ненавидящий взгляд, крикнула:
- Хватит, Сегал, хватит вредной демагогией заниматься! Не тебе, беспартийному, учить нас, коммунистов, уму-разуму... Все, товарищи, совещание окончено, вы свободны, прошу по рабочим местам. А с тобой, Сегал, поговорим отдельно, — пообещала с угрозой.
Не слышал Ефим дальнейших слов Щукиной, летевших ему вдогонку. Вместе с Надей поспешно спускался по лестничным маршам Дома общественных организаций, вон из редакции. На улице - ветрено, морозно.
- «Карету мне, карету», - продекламировал он, нервно посмеиваясь. - Знаешь, пойдем на завод, поговорим.
Они зашли в пустой Красный уголок сборочного цеха. Сели. Невесело помолчали.
- Нам, Надюша, надо упредить действия Щукиной, нечего ждать, как тот мужичок, когда гром грянет. Благоразумнее поберечься от щучьей пасти. Придется подыскивать работу в другом месте. Обоим.
- Где? Каким образом? - возразила Надя. - Тебе, наверно, легко будет устроиться в другой газете, ты - профессионал со стажем. А я? Репортер без года неделю, да еще студентка-заочница... И, по-моему, не стоит паниковать: Щукина не будет спешить с нашим увольнением, особенно с твоим. Ни ей, ни Дубовой, не выгодно расстаться с единственным квалифицированным журналистом. К тому же и осложнения могут возникнуть, я имею в виду юридические: ты - инвалид войны. Они постараются отделаться от тебя не сразу, спустят на тормозах. Посмотришь, примерно через полгодика подыщут подходящую замену, а за это время все обставят так, что ты сам рад будешь сбежать из редакции. Затем возьмутся за меня.
«Умница», - подумал Ефим, любуясь милым детским обликом жены, в который раз восхищаясь ее отнюдь не детским разумом.
- Так что выше голову, Фима! Ничего, пережили не одну напасть, и эту, Бог даст, сдюжим.
Надя словно в воду глядела. На следующий день Щукина позвала ее в свой кабинет и в течение получаса доверительно беседовала... Она просила ни в коем случае не передавать Ефиму содержание их разговора. Неуклюжая хитрость! Щукина именно на то и рассчитывала, что Надя тотчас же, слово в слово, передаст Ефиму «секретные» речеизлияния в его адрес. Сводились они вот к чему: Щукина, редактор газеты, предупреждена инструктором райкома Великановой и секретарем парткома Дубовой о болезненной склонности журналиста Сегала к показу, причем в преувеличенном, а то и в извращенном виде, отдельных случайных проступков некоторых руководящих работников завода.
- Понимаешь, Надежда, - Щукина вперила тяжелый взгляд в глаза собеседницы, - это же злобное критиканство, очернение солидных уважаемых специалистов, золотого фонда кадров. Сегал подрывает их авторитет в народе, конечно, делает это не умышленно, но наносит тяжкий вред... тяжкий вред нашему великому делу. Представляешь, чем это пахнет? - Щукина ожидала увидеть по меньшей мере испуг, смятение на Надином лице, а оно было спокойно, сосредоточенно, вежливо-внимательно. - Ты осознаешь рискованность стиля работы твоего мужа? Как ты думаешь, откуда такое у него?
Надя молчала.
- Не знаешь? Отвечу за тебя. Товарищ Дубова, как тебе известно, умнейший человек, кристально чистый большевик, предупредила меня: «Мария, смотри за Сегалом! Смотри в оба! Он был тяжело контужен на фронте, и как следствие - порочный максимализм. Кроме того, он почему-то беспартийный, стало быть, политически близорук. Но, с другой стороны, Сегал - толковый, квалифицированный газетчик. Этим он нам несомненно ценен». Такую же характеристику твоему мужу дала от имени райкома инструктор товарищ Великанова... Надеюсь, ты догадалась, зачем я тебе этот говорю?
- Не совсем, - призналась Надя. Она действительно не вполне понимала, чего добивается от нее Щукина и хотела заставить ее высказаться определеннее.
- Не совсем, говоришь? Хорошо, растолкую подробнее. — Щукина подвинула к себе поллитровую банку с кусками сахара (средство, по ее словам, стимулирующее работу сердца), вынула толстыми пальцами кусок, сунула в рот, громко хрустнула им и продолжала вкрадчиво: - Я бы очень не хотела начинать свою работу в редакции с репрессий. Ты - жена, ты - друг и товарищ Ефима. Потолкуй с ним ради вас же самих. Пусть он утихомирится, пусть добросовестно выполняет мои поручения, пусть не прется на рожон, побережет свое здоровье. Ничего другого от него не требуется... Слыхала? «Ласковый теленок двух маток сосет».
- «Ласковый теленочек», - от души смеялась Надя, пересказывая Ефиму беседу со Щукиной,— ну что тебе стоит, стань смирненьким, овальненьким, слепеньким.
- Смех смехом, а работу мне придется подыскивать, нечего ждать, пока с треском выгонят. Жаль, этим пока заняться не могу: еще одного руководящего предстоит ошельмовать. А ради такого дела мне необходимо месяца два-три значится сотрудником нашей газеты и даже прикинуться паинькой. - И Ефим рассказал Наде об операции «Мясо». Ее лицо стало очень серьезным и озабоченным.
