- Неужели ты считаешь возможным при наших теперешних обстоятельствах... Хоть бы со мной посоветовался. Или сам все уже решил?
- Наденька, друг мой единственный, мы только что смеялись над задумкой Щукиной превратить меня в теленочка... В одном лишь случае я согласился бы идти против совести: если бы на карту была поставлена твоя жизнь. Постарайся понять меня, прошу... Не могу я, даже при нашей во всем неустроенной жизни, быть другим, не могу.
- Ладно , - произнесла Надя едва слышно, - значит, так надо.
Щукина решила с утра поговорить с Ефимом.
- Садись, Фима, - сказала с напускной теплотой. Пристально вглядываясь в Ефима, старалась угадать: урезонила его Надя или нет.
А Ефим задумал сыграть — изобразил смиренное лицо, тянул на редакторшу и тут же, как виноватый, опустил глаза.
«Урезонила! Молодец, Надежда», - обрадовалась Щукина, притворно-ласково промолвила:
- Я не злопамятна, Ефим Моисеевич, давай вместе трудиться на благо нашей любимой Родины. Энергии у тебя хоть отбавляй, опыта тоже. В моем лице ты всегда встретишь чуткого начальника. Давай же общими усилиями поднимать уровень нашей газеты.
«Чуткий начальник, - улыбнулся про себя Ефим, - притворяйся, притворяйся, рядись, щука, под золотую рыбку! Черта с два ты меня объегоришь!»
- Да, Ефим, хотела попросить тебя, - продолжала тем же фальшиво-приветливым голосом Щукина, - в порядке взаимопомощи, подучи, пожалуйста, Жору всяким газетным премудростям: верстке, правке материала, оформлению полос, ну и всякому прочему. Ему надо скорее постигать ремесло, к тому же он сможет заменить тебя во время отпуска или если, не дай Бог, заболеешь.
«Ах, ты, рыба-щучка! Ишь что придумала! - насмешливо подумал Ефим. - Грубо, топорно... Уж не считаешь ли ты меня идиотом: дай мне, Сегал, дубинку в руки, и я тебя ею - по башке! Вот бестия!»
- Я, конечно, могу его кое-чему подучить, - по возможности бесстрастно сказал он, - только журналиста из него не получится. Бог не дал.
Щукина недовольно поморщилась
- Выйдет, не выйдет - там видно будет. Белоголовкин - коммунист! А это что-нибудь да значит! Кстати, - она сощурила желтенькие с реденькими ресничками веки, - ты не собираешься вступать в партию? Марфа Степановна, кажется, сделала тебе такое предложение?
- Я не подготовлен еще к такому шагу. Потом, может быть....
- Тебе виднее. - Она осталась довольна: беспартийного легче выдворить из редакции - не потребуется согласований, не надо ни у кого испрашивать разрешения.
В вопросе партийности Сегала мнения Щукиной и Дубовой расходились. Дубова, наоборот, тащила Сегала в партию с дальним прицелом: скрутить его партийной дисциплиной, обеззубить, превратить в аллилуйщика.
Среди текущих дел и забот Ефим как-то подзабыл о рызгаловском деле, не посетил, как обещал, Забелина. В один из дней, просматривая свежую редакционную почту, он обнаружил небольшое письмо. «Товарищ редактор! - писал рабкор. - В заводских магазинах в этом месяце не выдают мяса. Заменяют яичным порошком и кое-чем прочим. Непонятно. Жена работает на шарикоподшипнике, так у них мясо полностью отоварили. А у нас почему?»
«Балда! - ругнул себя Ефим, прочитав письмо. - Как я посмел забыть? Забелин тоже хорош! Пришел, наговорил и в кусты, что ли? Сегодня же схожу к нему в цех. Непременно».
Перебирая письма дальше, он увидел одно адресованное ему лично, вскрыл конверт, развернул вчетверо сложенный лист бумаги, начал читать.
«Здорово, солдат! Пишет известный тебе Корней Забелин. После того разговора с тобой, дня через два, вызвал меня начальник цеха. Поедешь, Забелин, на родственный завод, в энск, в длительную командировку. Ты понимаешь в станках наших и не наших, а там с этим зашились. Будет тебе зарплата, командировочные, еще кое-что вдобавок. Прикинул я в уме: выгода! И поехал, дурья голова. Только в энске хватился, какое дело оставил в Москве. И к тебе второпях не зашел. Как же теперь буцет с той проделкой, о которой мы говорили? Одна надежда на тебя. Свяжись-ка ты, друг, с моими корешами, общественными контролерами Зерновым и Копытиным. Оба работают в инструментальном. Прошу тебя, Ефим, как солдат солдата, не оставляй этого дела, нельзя! А работы у меня здесь маловато. Здешние слесаря-ремонтники сами ребята с головой. И зачем меня сюда послали? Ходил к механику проситься обратно в Москву. А он мне: сиди, не рыпайся. Когда надо будет - отправим обратно. Вот какие ватрушки, Ефим. Крепко жму руку».
Ефим задумался. «Что за дьявольщина? Командировка это или ссылка подальше от Москвы? Если ссылка, то кто «стукнул» Рызгалову о посещении Забелиным редакции? Он представился общественным контролером при всех... Надя исключается. Крошкина и Пышкина... Ба! Как он забыл?! Муж Пышкиной работает кем-то в рызгаловском аппарате. Значит, Пышкина?»
Вечером Ефим поделился с Надей последними новостями об операции «Мясо».
- Если твое предположение верно, жди подкоп и под себя, и под тех рабочих-контролеров, - сказала Надя.
На следующий день Ефим был в инструментальном, разыскал Зернова и Копытина.
- Мы, в общем, ничего такого не знаем, - ответили оба как сговорившись, - наше дело сторона, мы люди махонькие.
Ефим попытался их пристыдить.
- Ты, редактор, - услышал в ответ, - разыщи Забелина и валяйте с ним, гоняйтесь за правдой на пару. А у нас норма, работать надо, понимаешь?
«Та-ак, - насторожился Ефим. - Срочно сослали Забелина, двум другим - кляп в рот. Остаюсь я - главный потенциальный разоблачитель. Меня обезвредить Рызгалов постарается, разумеется, с помощью Щукиной: лучшего союзника ему здесь не найти... Может быть, он уже с ней связался? Весьма вероятно...» И он представил себе разговор Рызгалов-Щукина.
Рызгалов:
«Доброго здоровьица, Мария Георгиевна! Как живете-можете? А я к вам, можно сказать, за помощью, кое о чем посоветоваться надо. Зашел бы лично, да времени в обрез. Так уж не взыщите за телефонное беспокойство. Тут такое дельце: наш ОРС на текущий месяц получил неполную норму мяса, превысил лимит предыдущего квартала. Поэтому недостача мяса в магазинах. Дело поправится в начале будущего месяца. Но знаете, есть такие люди, им дай только повод, распускают вредные слухи, мутят народ... Глядишь, и в газету вашу может лишнее проникнуть. Сотрудник ваш Сегал постарается или кто другой найдется. Мало ли несознательных? Понимаете, что это означает?»
Таким мог быть предполагаемый монолог Рызгалов в тексте. Толковать его надлежало иначе:
«Здорово, Маша, мил-дружок! Есть у меня к тебе преважный разговор. Я сплавил налево пятнадцать тонн мяса, ОРСовского - месячную норму для рабочих и служащих. Ты этого, понятно, не заметила: в комсоставской столовой, где ты ешь-пьешь, мяса всегда в достатке, и жареного и пареного. Может, хочешь пообедать с рабочими, этажом ниже? Знаю, не захочешь. И мясцо на свою продкарточку отовариваешь у «Наполеона». У него для таких, как ты, беспереводно... Ты, конечно, знаешь: я - вор, подонок, но и ты не лучше: твоя утроба избалована сладким куском, и тебе отлично известно, что откуда берется. А звоню я тебе, Маша-редакторша, чтобы ты свое место знала и кому следует на язык наступила, особенно Сегалу».
Предполагаемый ответ Щукиной Рызгалову в тексте должен звучать примерно так:
«Вы абсолютно правы: народ не следует будоражить. Время трудное, требуется максимальная отдача от каждого. Мы все обязаны... Будьте спокойны... Спасибо за своевременный сигнал. Дело газеты мобилизовывать массы, а не вносить смуту в их ряды. За Сегалом я, понятно, посмотрю».
А вот что должно подразумеваться в возможном ответе:
«О чем речь, Егор Иванович? Все поняла. Мы с тобой одной веревочкой повязаны по рукам-ногам, тебе будет худо - мне того хуже... Ты преступник? Не волнуйся, я покрывать тебя обязана: ты - партноменклатура, порочить тебя - все равно, что порочить партию. Мыслимо ли?! И меня, и тебя партбилет кормит, поит, одевает, обувает и власть дает. Пропади они пропадом, пятнадцать тонн мяса!
