- Вы?! В буйном отделении?! - у Володи изумленно вытянулось лицо. - Полноте, чепуха какая-то!
- Не верите? Тогда слушайте. - И Ефим рассказал историю с Яшкой-кровопийцей.
- Мне тогда повезло, в кармане оказался документ о контузии. Поэтому мне и прописали пребывание под широким, добрым крылом доктора Бориса Наумовича Котляра.
- Бориса Наумовича? Так это же наше местное светило! Величина! Профессор! Я с ним немного знаком. Хороший человек.
- Да, - согласился Ефим, - дай ему Бог здоровья. Он спас меня, поставил на ноги, дал возможность еще раз вернуться в строй.
- А что было дальше?
- Дальше? Дальше последовала эпопея, которую сходу изложить просто невозможно. У нас, я предполагаю, времени впереди достаточно. Как-нибудь расскажу.
- Все же с этим Яшкой вы впоследствии виделись?
- Не только виделись. Я, признаться, имел определенную возможность насолить ему, когда работал в заводской многотиражке.
- Ну, и?..
- Эх, захлестнули меня дела да события! Закрутили, завертели. На заводе повстречались типажи поколоритнее Яшки, он перед ними ягненок... Хотя и не исключение в стане власть имущих, он, скорее, тоже плоть от их плоти, кость от кости. Поди-ка, оторви его от той плоти. Достань!
Володя опустил красивую чубатую голову, задумался. Когда поднял глаза - ахнул: Ефим лежал навзничь, открытыми, остановившимися глазами смотрел в какую-то точку мимо Володи. Щеки его побелели, губы что-то шептали.
Володя бросился за дежурным врачом...
Немало дней и ночей Ефим так и не обретал ясного сознания.
- Болезнь протекает своим чередом, - говорил Канатчиков, - ничего страшного.
Однажды в палату пришел Борис Наумович, Ефим узнал и не узнал своего старого друга.
- Крепко переутомились нервишки у Сегала, - сказал Борис Наумович, - вот и отдыхают, закон самосохранения действует, организм защищается. Все обойдется, парень стойкий, я его помню... Следите, чтобы спал.
...Настал день, когда Ефим пришел в себя окончательно. Назавтра Наде разрешили свидание с мужем. Больничный парикмахер накануне побрил, постриг его. Выглядел он спокойным, аккуратным, но очень бледным.
Тревогу, растерянность, радость - все выразило подвижное лицо Нади, когда она увидела Ефима. Оба побежали друг другу навстречу, обнялись. Не поцеловались. Этого они никогда на людях - по молчаливому сговору - не делали. Уселись на два свободных стула в углу коридора.
С чувством безмерной вины смотрел Ефим на родное, самое родное лицо на свете, прекрасное в своей чистоте и детскости, но сильно утомленное, озабоченное, похудевшее. Это он, только он виноват в страданиях жены. За какие грехи Господь послал бедной девочке-женщине такие испытания? Чем, когда, как сможет он искупить стопудовую вину перед ней?! Убить себя за это мало!
Надя вынула из хозяйственной сумки свертки.
- Вот, отнеси в тумбочку, ешь, поправляйся. По-моему, ты немножко похудел, - она не скрывала огорчения.
- У меня отличный аппетит, увидишь, скоро растолстею. Ты сама ешь получше, береги себя. Скоро выпишусь и заживем мы с тобой на славу! - Ефим не очень-то верил собственным восторженным восклицаниям, и от внутреннего неверия слова его звучали неубедительно, наигранно.
Надя все поняла. И не желая огорчать мужа, в тон ему заверила:
- Конечно, скоро ты окрепнешь, вернешься домой совсем здоровым.
Ни на секунду не забывал Ефим о беременности жены. Была ли она у врача? Не определил ли он пол их будущего малютки? Вопросы вот-вот готовы были сорваться с его языка, да застряли. Почему? Кого он берег? Надю? Себя? Обоих вместе? От чего берег? Неизвестно. Но язык его словно одеревенел.
Надя удивительным образом угадала его мысли.
- Иногда мне кажется, что я ошиблась и ничего нет.
- Ты не могла ошибиться! - испугался Ефим. - Завтра же сходи к врачу. У нас должен быть ребенок, ведь ты тогда уверенно сказала...
И вдруг, неведомо откуда, в голову ему прыгнула, заплясала на одной ножке пакостная мыслишка: «Хорошо бы Надя ошиблась! Хорошо бы! Какие дети в их положении?
Потом, потом...»
- Вон! — вскрикнул он. — Проклятая! Вон, отвяжись!
- Ты что? - испугалась Надя.
Он сильно тряхнул головой, очнулся, увидел побледневшее лицо жены, встревоженный, обиженный взгляд. Он схватил ее за руки.
- Прости, ни с того, ни с сего лезет всякая чертовщина... Не волнуйся... «Все пройдет, если рядом со мной воплощение мысли и чувства».
Надя коснулась шелковой ладонью его лба.
- Температуры нет. Тебе лучше? Может быть, мне уйти, ты устал?
- Не уходи, ради Бога, я так соскучился, мне с тобой так хорошо, родная моя...
Они расстались после повторной настоятельной просьбы дежурной медсестры. Лежа в постели, Ефим мысленно продолжал свидание со своей храброй «курочкой без мамы».
Володя, лежа на своей койке, то и дело косил глаза на соседа.
- Вы не спите? - спросил, наконец.
- Нет, не сплю, прикрыв очи, мечтаю... Спросите, о чем? О самом малом: поскорее вырваться отсюда к милой супруге.
- Да, жена у вас милая, очень милая... Что ж, могу вам предсказать: месяца через полтора вы будете дома. А вот я... Когда меня выпустят из этой каталажки?.. Ладно, - махнул рукой, - давайте ужинать. Принесу чайник, приступим к обжорству.
Некоторое время оба с аппетитом уписывали приношения заботливых жен, запивали чаем.
- Володя, - нарушил молчание Ефим, - я хочу задать вам один вопрос. Может быть, он покажется вам странным. Что вы здесь делаете?
- Пью чай с достопочтенным Ефимом Сегалом, - с иронией улыбнулся Володя, сделав театральный поклон в сторону Ефима.
- Нет, серьезно... можете, конечно, не отвечать. Сказать вам, что меня удивляет? Не то, что, на мой взгляд, вы совершенно здоровы и почему-то здесь сидите, нет, совсем другое: как за такой долгий срок пребывания в этом учреждении вы не сделались больным уже в самом деле, не рехнулись?
Володя усмехнулся с горечью.
- Сам удивляюсь. Иммунитет против сумасшествия необыкновенный... Вы верно догадались: психически я здоров, и нервы у меня, видно, из прочного металла. Иначе сейчас перед вами сидел бы не человек, а человекоподобное... Вернее, не сидел тут, а испускал бы дух в каком-нибудь адском отсеке... Как я попал в эту обитель? Расскажу, если вам интересно.
- Еще спрашиваете!
- Тогда закруглим трапезу, уляжемся с комфортом, выключим свет... Рассказ мой будет не коротким.
- Итак, - начал он, - моя родная станица обрисована в романе Шолохова «Поднятая целина». Но я забежал вперед. Надо все по порядку.
Пять лет кряду, до лишения свободы, я преподавал русский язык и литературу в станице. Специальность - фамильная. Мой отец занимался тем же и в той же школе. В 1937 году его арестовали по ложному доносу. Вкатили как врагу народа десять лет и сослали в один из лагерей НКВД. В той преисподней мой бедный отец, честнейший из честных, наверняка умер бы, так и не поняв, в чем и перед кем он
