Лицо Нади вспыхнуло.
- Вы не шутите?
- Я вполне серьезно. Не ручаюсь, что ваш труд так же понравится редактору, но по-моему, повторяю, вполне подходяще.
- Вот теперь верю. Пусть моя работа не понравится редактору. Бог с ним! Мне важнее ваша оценка, - она подчеркнула слово «ваша».
- Мерси за комплимент, — его голос звучал чуть насмешливо, - кажется, Иван Андреевич Крылов давно предусмотрел нашу беседу: «Кукушка хвалит петуха...» Как, подходит?.. А теперь за дело! Пройдемся внимательно по тексту, сдадим на машинку и... в добрый путь!
Надя оказалась больше чем способной ученицей. Она буквально все схватывала на лету, предугадывала замечания, подсказывала лучшие варианты изложения. Когда материал был «доведен до кондиции», она поблагодарила Ефима «за урок журналистики» и шутливо спросила:
- Мой строгий учитель разрешит мне поговорить по телефону? Я не долго... Не помешаю?
Освещенная солнцем, тонкая, юная, она так увлеченно беседовала со своим знакомым, что Ефим, сам не зная почему, позавидовал ему, сердце его вдруг сжалось... Но через минуту он уже спокойно смотрел на болтающую Надю, удивляясь, чем и отчего она только что его взволновала.
Задание в праздничный номер газеты Сегал придумал себе не из легких. От Октября семнадцатого прошло почти три десятилетия и найти на заводе непосредственных участников революционных событий было не так-то просто. Предлагая тему очерка, Ефим руководствовался особой целью: узнать как можно больше достоверного о событиях осени семнадцатого и ранней послереволюционной поры. Он прочел достаточно книг, статей, воспоминаний бойцов Октября; посмотрел много кинофильмов и спектаклей о тех далеких исторических «штормовых днях и ночах». Когда-то все прочитанное и увиденное принимал за подлинную волнующую правду, не подозревая, что ему, как и всем прочим молодым гражданам страны Советов, выдают за чистопородную лошадь - загримированного пропагандистского «цыганского скакуна», крашеную клячу в медной, чуть посеребренной сбруе. Но откуда ему, ровеснику Октября, могло такое в голову прийти? Из стихотворения Миколы Бажана, которое заучивал в пятом классе средней школы:
На майдане, возле церкви,
Революция идет...
Из поэмы Александра Блока «Двенадцать»:
Стоит буржуй на перекрестке И в воротник упрятал нос...
Или:
...Свобода, свобода,
Эх, эх, без креста!..
Тра-та-та-та!..
Из стихотворения Демьяна Бедного:
...Движутся, движутся, движутся, движутся, в цепи железными звеньями нижутся...
Из множества других революционных сочинений, которые наперебой и в разных вариантах должны были внушать неискушенным молодым строителям коммунизма незыблемую истину: Октябрьская революция - благодатнейшая буря, вырвавшая с корнем прогнившее дерево царизма, разрушившая старый никудышний мир до основанья. А затем...
А затем пытливый наблюдательный Ефим, волей судьбы брошенный с малых лет в гущу жизни, мало-помалу, шаг за шагом, стал открывать для себя поначалу небольшие, позже - все более разительные противоречия между радужными революционными лозунгами, повседневной барабанной пропагандой- агитацией и далеко не помпезной действительностью.
И настало время, когда перед ним в полный рост встал вопрос: что, светлые идеи Революции преданы и растоптаны перевертышами-коммунистами или основы жестокости, насилия и лицемерия были заложены самой Октябрьской революцией?
Сам он подозревал худшее: после «могучего Октябрьского урагана» в русскую землю, удобренную сотнями тысяч жертв, были посеяны большевиками семена невиданного, неслыханного доселе зла. Зла, давшего буйные неистребимые всходы.
Правда, Ефим помнил мудрый завет Ильича: убивать зло в самом зародыше. Но сам-то великий пророк революции поступал в соответствии со своим заветом? Выходит, нет: из убитого зародыша плод бы не развился!
Так думал Ефим. Своим не очень-то четким умозаключениям, а вернее всего, догадкам, он хотел найти точные подтверждения. Но где их взять? Из каких источников почерпнуть? Таковых в Советском Союзе, как снега в раскаленной пустыне, не найти. Если и есть правдивые свидетельства о событиях Октября, то наверняка хранятся за стопудовыми замками в секретных архивах... Оставалась надежда на личную открытую беседу с участниками Октябрьской революции, живыми свидетелями начала послеоктябрьского периода...
Ефим терпеливо искал и находил старых большевиков. Но вот беда, после его просьбы рассказать, как она, Матушка-Революция, проходила, из уст очевидца изливался поток «воспоминаний» в стандартном, давно известном официальном изложении. Ефим пытался разговорить своих собеседников, вызвать на откровенность - они моментально замыкались, прятались, в свои раковины. Одного ветерана революции Ефим отважился спросить без обиняков: была ли проявлена чрезмерная жестокость по отношению к «бывшим» со стороны новых властей в первые послеоктябрьские годы? Старый большевик, глазом не моргнув, выложил ленинскую крылатую фразу: «Революцию в белых перчатках не делают» - и поспешил закруглить свидание.
Лишь покойный Савелий Петрович Нагорнов слегка приподнял плотную завесу фальсификации, заговорил правдиво о тех далеких и сегодняшних днях, заговорил - да умолк навсегда!..
Нужные ему сведения об участниках Революции, ныне рабочих завода, Ефим мог получить в отделе кадров. Он и направился туда, надеясь заодно повидаться с Родионовым. К огорчению Ефима, Родионова на месте не оказалось: он тяжело болел и находился на лечении в кардиологическом госпитале. Его заместитель дал указания инспектору, и на следующий день Ефим располагал списком с именами двадцати двух бывших красногвардейцев, среди которых значился и Григорий Афанасьевич Зарудный, уже пенсионер. Какое-то необъяснимое чутье подсказало Ефиму: именно этот человек ему и нужен.
Григорий Афанасьевич Зарудный встретил Ефима неприветливо. Высокий, широкоплечий, подтянутый, он глянул на Ефима сверху вниз, хмуро сказал:
- Не очень-то я, молодой человек, расположен беседовать с корреспондентами. Да коль уж вы пожаловали, садитесь и говорите, зачем вам понадобился старый пенсионер Зарудный, отставной хозяйственник среднего масштаба.
Вглядываясь в суровое лицо Зарудного, в его не по-стариковски живые, острые глаза, Ефим почему-то решил, что за внешней строгостью и неприветливостью этого человека наверняка кроется честность и даже доброта.
Он извинился за неожиданное вторжение:
- У вас нет телефона, я не мог вас предупредить.
- Ладно, ладно, - не очень-то вежливо перебил Зарудный, - чем могу быть вам полезен?
Ефим изложил цель своего посещения.
- Ах, вон оно что, - почему-то широко улыбнулся Григорий Афанасьевич, с лица его словно ветром сдуло суровость. - Так вот что: по данному вопросу ко мне не раз обращались из газет, журналов... Надоели мне эти интервью до смерти. Возьмите, товарищ корреспондент, десятый номер журнала за прошлый год (Зарудный назвал популярное издание). Там некий товарищ за моей подписью рассказал, что было и чего не было. Прочтите, маленько переделайте, сократите до нужного размера - и все в порядке. И вам хорошо, и меня избавите от переливания из пустого в порожнее... Идет? - Он пытливо посмотрел на Ефима.
- А если «не идет»? Я заранее знаю содержание той «вашей» статьи, - возразил Ефим, - не за тем я к вам пришел.
- Зачем же, позвольте полюбопытствовать?
- За правдой! - Ефим прямо глядел в глаза Зарудному.
- За правдой?! - Зарудный с высоты своего роста с интересом, изучающе рассматривал молодого гостя. - За правдой... гм... так, ну, а в той статье, что, по-вашему, товарищ Сегал, брехня?
