- Серьезно? Вот спасибо! Прямо гора с плеч! А что это Гапченко вздумал переместиться в органы?
- Причина самая банальная: «Рыбка ищет, где поглубже...» Вы о нем, надеюсь, не скучаете?
...Обещание «побыть еще немного» растянулось до полуночи. Сперва Надя угостила Ефима разогретой поджаренной картошкой, сладким чаем вприкуску с булочкой. Бедненький ужин, а был для Ефима куда как вкусен и приятен: ведь состоялся он впервые у Нади, вместе с Надей. Они много говорили, и к концу скромной совместной трапезы взгляд Нади, как показалось Ефиму, стал приветливее и теплее. Но сразу же изменился, когда невзначай разговор коснулся Андрея.
- Никак не успокоюсь, - проговорила она упавшим голосом. — Одно с другим не вяжется... Неужели он такой легковесный человек?
«Крепко же, однако, он засел в ее сердце», - с досадой подумал Ефим и решил поговорить о чем- нибудь другом.
- Вы, я заметил, подружились с Алевтиной? Что скажете о ней?
- Странный вопрос, - улыбнулась Надя, - вам лучше ее знать. Анфиса Павловна мне рассказала, что вы одно время усердно волочились за Алевтиной, влюблены в нее до сих пор, не прочь предложить ей руку и сердце. - Она с любопытством, чуть насмешливо глянула на него. Надя не имела ни малейшего представления о его мужской порядочности, поддерживая ни к чему не обязывающую беседу, недоумевала: если влюблен в Алевтину, зачем пожаловал ко мне? По-товарищески, по-дружески?.. Нет, я не слепая, его выразительные глаза одаривают меня вовсе не товарищескими взглядами. Неужели он в общении с женщинами дрянь?.. Ну, дорогой, здесь у тебя ничего не выйдет: с чем пришел, с тем и отправишься восвояси.
А Ефим, если еще минуту назад и прикидывал, стоит или не стоит продолжать затеянный разговор, теперь, прослеживая, как ему казалось, Надины мысли, ухватился за подходящий случай объяснить ей свое подлинное отношение к Алевтине. И защитить перед Надей свою репутацию.
- Знаете, как-то я, возвратясь от Крошкиной, написал стихотворение. Вот, послушайте. Это будет ответом на ваш вопрос и... - он погрозил ей пальцем, - на ваши тайные мысли. И не пытайтесь их прятать от меня.
Надя мгновенно сообразила, куда Ефим метнул камушек. В глазах ее мелькнула растерянность, легкий испуг, как у девочки, которую мама застала у буфета за кражей сладостей. Ефим рассмеялся.
- Так слушайте.
Напрасно тебя я тяну Идти по пути со мной.
Ты влюблена в тишину,
В белку под стройной сосной.
Жизнь - серебряный круг,
Благодать и покой.
Снится тебе супруг,
Комнатный и ручной.
Я не такой души.
Я от тебя уйду.
Смогу эту боль задушить,
Один одолею беду.
Ефим кончил читать и с тревогой смотрел: поняла ли она его, как он хотел, как ему необходимо? Взгляд Нади красноречиво ответил: поняла.
Ей открылось, что явился сюда Ефим не «по пути», не «на огонек»... Свет и тепло, что излучают его темные от длинных ресниц глаза, адресованы ей, вызваны ею... Она почувствовала неловкость, смутилась.
- Теперь я... - начала она и не успела договорить. Дверь открылась, шумно вошли три девицы, Надины соседки, вернувшиеся с вечерней смены.
- Добрый вечер! Здравствуйте! - заговорили они наперебой. - У тебя, Надька, кавалер! Мы его знаем, он у тебя был...
Надя спохватилась.
- Ой, как мы с вами засиделись, Ефим,
- Да-да, в самом деле, - он заторопился уходить.
Надя немножко проводила его, заспешила домой - поздно. Ему очень хотелось, чтобы она оглянулась, он даже загадал... Очевидно, почувствовав его пристальный взгляд, она слегка повернулась, помахала рукой.
В эту тихую майскую ночь ни Ефим, ни Надя не сомкнули глаз. Он думал о ней, пытался разобраться, что происходит с ним, отчего Надя, наверняка о том и не помышляя, овладела всем его существом.
А она не могла уснуть - сама не зная почему. Просто не спалось. Нет, Ефим не стоял перед ее глазами, голос его не звучал в ушах, не отзывался в сердце... Облик не тревожил... Но ощущение необъяснимого беспокойства, смутного предчувствия, ожидания не покидало ее вплоть до наступления рассвета. Ей подумалось, что виной тому Андрей: сколько часов промучилась она в бессоннице после его письма!
Те горькие бдения отошли в прошлое. Что же теперь?.. Перед нею возник вдруг четкий образ Ефима, он затмил расплывчатый неясный образ Андрея. Потом оба будто растворились в темноте или в охватившем ее полусне - исчезли... Вновь откуда-то из глубины ночи или предутреннего сна привиделись ей, все увеличиваясь, сияющие, говорящие глаза Ефима. Свет, излучаемый ими, манил, согревал, пугал...
А Ефим, уже под утро, в мареве солнечных лучей увидел силуэт чудесной девушки, нежный, прозрачный, колеблющийся, то появляющийся, то меркнущий в сиреневом светящемся мареве... «Надя, Надюша! — воскликнул он про себя. - Кто ты в моей судьбе? Душа первозданная, до конца мной еще не понятая... Будь благословен тот мартовский вечер, когда я посетил тебя...»
Постой, постой, припомнил он вдруг, ведь, кажется, гораздо раньше коснулась его Надя необыкновенно близкой ему душевной гранью. Это случилось... месяцев семь-восемь назад. Да, да...
Как-то в конце осени прошлого года она явилась в редакцию веселая, шаловливая, уселась за письменный стол, мурлыча песенку, принялась за дела. Ефим сидел напротив, писал, изредка поглядывал на девушку. А глаза ее посылали ему лучики - голубоватые, озорные.
«Что это вы развеселились?» - спросил он так, без особого любопытства.
В редакции они были только вдвоем. Надя вдруг встала, вышла из-за стола, лукаво улыбнулась, состроила презабавную мину, нарочно шепелявя, приплясывая, запела детским голоском:
«Жили-были два кота,
Вошемь лапок, два хвошта.
Подрались между шобой Шерые коты,
Поднялись у них трубой Шерые хвосты.
Дрались днем и ночью,
Лишь летели клочья.
И оштались от котов Только кончики хвоштов!»
Кокетливо покачав русой головкой, игриво помахав руками, она вернулась на место и, как ни в чем не бывало, продолжала работать. А Ефим молчал в оцепенении, словно чудом пораженный. Что произошло? Вроде песенка как песенка, смешная, шуточная, вот и все! Ни мелодия, ни слова не должны были ошеломить слушателя. Надя и не рассчитывала на это, она и значения не придала своей ребячливой выходке. А он ощутил нечто такое, чему объяснения и названия найти невозможно, только что-то созвучное ему, до боли родное. Не отрывая глаз, словно загипнотизированный, смотрел на Воронцову. Она перехватила его взгляд, наивно спросила: «Правда, хорошая песенка?»
В редакцию тогда гурьбой вошли Адамович, Крошкина, Пышкина, вслед за ними - Гапченко. Они перебили чудесное видение-явь. Начался обычный суматошный редакционный день. Позднее, в толчее буден, Ефим позабыл о новоявлении Надежды Воронцовой.
И вот теперь, ранним майским утром, он почему-то вспомнил Надю, напевающую смешную детскую песенку, Надю, похожую сутью своей на девочку-дошкольницу из средней группы детсадика. И
