оправдывался: «Он (Дементьев) прямо с самолета, наверно, забыл в спешке...» Товарищ Петров не знал, что я - бывший работник радио и отлично осведомлена о запрете на советском радио хоть малых импровизаций - только чтение по тексту, прошедшему и цензуру, и главную редактуру. Установка ЦК партии. Таким образом, Дементьев был ограничен рамками заранее заготовленного материла. Я спросила Петрова: «Ну, ладно, он забыл. А вы?..» Ему не захотелось, конечно, признаваться в обоюдной с Дементьевым непорядочности, и помолчав, он промямлил: «Да, “Бухенвальдский набат” - это этап...»
Я поздравила его с преднамеренным исключением из песенной летописи целого этапа и попросила поблагодарить Дементьева. «Слона-то я и не приметил...» А еще проще: поднеси кулак к носу - и солнца нет!..
Для меня поступок Дементьева был ожидаемым. И вот почему. Незадолго до 70-летия Октября, я, не связывая своих действий с этой датой, позвонила в Московский горком партии. Окрыленная, а правильнее сказать - самообманутая, чего тогда не понимала, жаждой прихода добрых перемен в жизни страны, я подумала об увековечении памяти «Бухенвальдского набата» и его никому не известного автора - поэта Ал. Соболева. (Мурадели в моих ходатайствах не нуждался.) Готовясь к беседе в горкоме, я не сомневалась, что придется «налечь на дверь», для Ал. Соболева раньше закрытую. Но на этот раз ошиблась: «дверь открылась» без усилий. Работник горкома был «за». По его мнению, все хлопоты, связанные с увековечением памяти, должен взять на себя Советский комитет защиты мира, и добавил: поэт А. Дементьев, с которым он хорошо знаком, член Комитета, что он переговорит с ним, а уже потом я должна буду звонить А. Дементьеву. Получив от инструктора горкома телефон А. Дементьева вместе с напутствием звонить обязательно, я поговорила с поэтом, членом Комитета защиты мира. Услышала обещание: он собирается в ближайшие дни в СКЗМ и там вместе с другими товарищами обсудит, что да как, о результатах расскажет мне. «Я позвоню» - приятные для меня слова. И я стала терпеливо ждать обещанного. Говорят: «Обещанного три года ждут». Я жду... семнадцать лет!.. А тогда ограничилась тем, что присовокупила «Песенную летопись» без «Бухенвальдского набата» в исполнении Дементьева к его молчанию по поводу увековечения памяти гимна защитников мира. «Минус плюс минус» - получается число отрицательное.
Так начали подбираться новые цветочки для букета с названием «Ату, его... Ату!». Время вроде другое, почва меняется (?), а у цветочков сохраняется прежний запах...
В третий раз А. Дементьев объяснился в «любви» к Ал. Соболеву - напоминаю, покойному - в конце 90-х. Бесхитростным человеком был, тоже, к сожалению, покойный, Э. Яновский, глава издательства «Янико», которое специализировалось на выпуске миниатюрных коллекционных книжечек авторов по выбору издательства. Он обратился ко мне с просьбой подобрать материал для книжечки об Александре Соболеве в связи с огромной популярностью песни «Бухенвальдский набат». Ему я тогда впервые сообщила, что посвятил поэт свое произведение миллионам евреев, жертвам фашистских репрессий. Он написал об этом в кратеньком предисловии. Чтобы подтвердить распространение «Бухенвальдского набата» в других странах, он посчитал необходимым поместить в книжечке текст песни на разных языках. И, конечно же, на еврейском. В одну из встреч обрадованно объявил: «В Израиле работает собкором Дементьев. Он пообещал выслать ксерокопию. Подлинник есть в библиотеках Израиля...» Я засмеялась: «Не надейтесь!» Яновский не хотел мне верить. Он принялся настойчиво и часто «охотиться» за вдруг начавшим «пропадать» Дементьевым. В общем, я оказалась права. Пришлось Яновскому воспользоваться услугами своего знакомого, который выезжал в Израиль по личным делам... Книжечка вышла в 1999 г.
И что это не лежит душа у Дементьева к Ал. Соболеву, даже покойному? Так и норовит при случае «ножку ему подставить». В чем провинился автор «Бухенвальдского набата» перед благополучным и успевающим в любые - будь то коммунистические или демократические - времена Дементьевым? Одно могу утверждать со стопроцентной достоверностью: «выбиваться в гении» Соболев Дементьеву не мешал никогда.
И не унывая, открывает поэт А. Дементьев свою еженедельную передачу словами: «Пока мы боль чужую чувствуем... есть нашей жизни оправдание». Ах, как красиво! Но лживо. Без права произносить такие оповещения. И за что так и подмывает его насолить Ал. Соболеву, хотя никогда и словом с ним не перемолвился? Не дает покоя синдром Сальери, других причин просто нет. Разве еще антисемитизм? Но это предположение, не более.
С теми же мыслями и теми же вопросами покидала я кабинет главного редактора журнала «Новый мир» после безрезультатного, признаюсь, очень обидного для меня, хотя и кратчайшего с ним разговора. По разным литературным дорогам ходили прозаик С. Залыгин и поэт Ал. Соболев. Столкнуться вроде бы негде, делить нечего, ссориться не из-за чего. Охотно слушая жаркие, созвучные с моим настроением речи Залыгина в защиту природы, я прониклась к нему и уважением и доверием. Посоветоваться было не с кем, и я напросилась к нему на прием. Избрав известного писателя, судя по его публичным выступлениям - человека весьма демократичного, на роль потенциального защитника Ал. Соболева - явной жертвы тоталитарной системы, я надеялась, что он проникнется жаждой восстановить справедливость, силой своего авторитета положить начало оправданию без вины виноватого, униженного и всесторонне обобранного режимом собрата по перу. Я собиралась просить его ознакомиться со стихами Ал. Соболева, составить о них и авторе собственное профессиональное мнение, выступить со статьей о нем в любом периодическом издании, например в своем журнале, положив тем самым начало «реабилитации» Ал. Соболева и возвращению из небытия его поэзии.
...Я прервала свой просительный монолог, увидев, что мой собеседник (это происходило в его кабинете; подчеркивая доверительный характер нашей беседы, хозяин кабинета сел в кресло напротив меня), резко поднявшись с кресла, обошел стол и сел за письменный стол с явным неудовольствием на лице. Сухо, кратко сослался на занятость, на немолодой возраст...
Я взяла с собой некоторые, как считаю, из самых удачных стихов Соболева. Он на них и не глянул. Молча сидел за столом. Указать на дверь можно и молчанием, не обязательно приказывать: «Вон!». Я вышла от него совершенно обескураженная. С опозданием пыталась разобраться, понять, по какой причине мой собеседник был со мной почти невежлив: насупленный, без улыбки... Категорически отказал в помощи. В чем? Кому?.. Да не мне же! Он повернулся спиной к обреченному на смерть труду другого писателя. Не протянуть в таком случае руку помощи?! Я ничего не понимала, не понимаю и теперь, когда пишу эти строки. Мне вовсе не хочется выставлять известного советского писателя в невыгодном для него свете, очернять его. Но, чтобы оправдать его поступок, я должна четко уяснить мотивы поступка. А этой ясности у меня нет. И говорить здесь приходится не столько о судьбе творческого наследия Ал. Соболева, сколько о личности того, кто отвернулся от него как враг или невежда.
Не менее ощутимый щелчок по носу я получила в свое время от заслуженного, известного, ныне покойного литературоведа. Казалось, неуклонный на протяжении своей литературной деятельности проводник светлых идей в жизнь, эрудит и мастер устных импровизаций, с которыми часто выступал по телевидению... Я, словно мотылек на огонь, не вооружившись броней сомнений и осторожности, устремилась к яркому, виделось мне - манящему сиянию. Тем более что возникло это сияние под знаком перестройки.
Меня удивило и насторожило, что встреча с этим литературоведом, заместителем главного редактора другого «толстого» журнала прошла словно по стандартному, заранее заготовленному сценарию, до деталей схожему с предыдущим. И этот именитый деятель советской литературы не пожелал взять в руки ни одного листа бумаги со стихами Ал. Соболева, как будто боялся, как будто предлагала я ему прикоснуться голыми руками к кобре. А ведь передо мной сидел литературовед, критик! Как, чем объяснить, что не проявил интереса к известному лишь одним громким произведением и вовсе не известному львиной долей творчества поэту?! Куда девалось его чисто профессиональное желание узнать незнакомого автора? Что остановило его? На месте и прозаика и критика надо бы подчиниться естественному чувству любопытства: а что там есть еще у этого Соболева, ну-ка посмотрим!..
Более того, ни первый ни второй - оба хозяева в литературных журналах - не предложили поместить стихи Ал, Соболева на страницах своих изданий. Почему?..
Смешно думать, что они не понимали меру одаренности Ал. Соболева, один - главный редактор, другой - литературовед. Оба застыли в немой настороженности. Ни один из них не улыбнулся мне, не произнес хотя бы нескольких слов поддержки, участия, не задал ни одного вопроса. Обоим я успела поведать о своем одиночестве, о своей тревоге в связи с этим за судьбу всего созданного поэтом,
