человеком.
— Так ведь, — сказала Кэйхилл, — учитывая детство Барри, может, такое лечение ей лучше всего подходило. Разве ее не показывали врачам до того, как она стала наведываться к тому психиатру? Как, вы сказали, его зовут?
— Толкер, Джейсон Толкер. Нет, раньше я не видела в том никакой необходимости. Думаю, это мне нужно было лечение, учитывая ту боль, что накапливалась во мне все эти годы, только не верю я всяким психологам. Людям следует уметь самим управляться с собственными чувствами. Ты не согласна?
— Ну… из того, что вы сказали, я поняла, что они встречались и… не только как врач с пациенткой.
— Да, и относилась я к этому с брезгливостью. Представляешь, целый год, даже больше, ходить к кому-то, сообщать ему о самых интимных тайнах, а потом с ним же и на свидания отправляться! Он, наверное, ее за дурочку считал.
Кэйхилл задумалась на минутку, потом спросила:
— Барри любила того психиатра?
— Не знаю.
— А вы с ним были знакомы?
— Нет. Свою личную жизнь Барри от меня таила. Полагаю, это тянется от ее детской потребности прятаться от отца.
— Я, по правде говоря, не знаю ни о каких других мужчинах в жизни Барри, — сказала Кэйхилл, — если не считать ребят, которые ухаживали за ней в колледже. Вы же знаете: было время, когда мы совсем друг друга из виду потеряли.
— Да. Еще и этот малый в конторе, Дэйвид Хаблер, к кому, мне кажется, у нее был интерес.
Это было новостью для Кэйхилл, и она подумала, правильно ли мать все поняла. Спросила, действительно ли Барри принимала ухаживания Хаблера.
— Точно не знаю, к тому же она представила его мне, а сей факт означает, что ее интерес не был романтическим. — Неожиданно она сделалась гораздо старше на вид, чем была в начале обеда. — Все это теперь, когда она мертва, лишь вода, льющаяся через край, не так ли? Все впустую. — Она выпрямила спину, словно что-то вдруг осознав, и глянула прямо в глаза Кэйхилл. — Ты действительно не веришь, что Барри умерла от разрыва сердца?
Кэйхилл медленно повела головой из стороны в сторону.
— Тогда из-за чего же? Не хочешь ли ты сказать, что кто-то убил ее?
— Мелисса, я не знаю. Знаю только, что у меня в голове не укладывается факт, что она умерла так, как, говорят, она умерла.
— Надеюсь, что ты ошибаешься, Коллетт. Уверена, что ты ошибаешься.
— Надеюсь. Я рада, что мы собрались пообедать вместе. Мне было бы приятно не терять с вами связи, когда я вернусь обратно в Вашингтон.
— Ну, разумеется, было бы очень мило с твоей стороны. Поужинаем вместе?
— Охотно.
Они спустились на гаражную автостоянку в подвале и остановились у «кадиллака» Мелиссы Мэйер. Кэйхилл спросила:
— Когда вы видели Барри в последний раз?
— За ночь до того, как это произошло. Она у меня останавливалась.
— Она у вас?
— Да, мы мило и спокойно поужинали вместе, прежде чем она полетела дальше. Барри слишком много ездила. Ума не приложу, как она умудрялась голову не потерять со всеми этими поездками.
— В тот раз у нее было сумасшедшее расписание. А вещи у нее были с собой?
— Вещи? Багаж? Да, припоминается, вещи были. Она собиралась ехать прямо в аэропорт, но потом решила сначала заехать в контору утрясти кое-какие дела.
— Что за вещи у нее были?
— Обычный багаж, один такой чехол с вешалкой для одежды и чудесный кожаный чемодан на колесиках. Ах да, еще, как всегда, портфели.
— Два портфеля?
— Нет, один, «дипломат», который она всегда носила. Я подарила его ей на день рождения несколько лет назад.
— Понятно. У вас в тот вечер она вела себя как-нибудь необычно? Жаловалась, что плохо себя чувствует, может, по ней видно было, что она нездорова?
— Что ты, что ты, вовсе нет, мы провели восхитительный вечер. Она казалась очень бодрой и уверенной в себе.
Женщины пожали друг другу руки на прощание и выехали со стоянки каждая в своей машине. Вместе с ними из гаража выехала третья машина и последовала за Кэйхилл.
Вернувшись в гостиницу, Коллетт позвонила Дэйвиду Хаблеру. Они договорились встретиться в баре гостиницы «Четыре времени года» в четыре. Затем она позвонила на Виргинские острова, узнала номер компании «Эдвардс: яхты внаем» и дозвонилась до секретарши, которая уведомила ее, что мистер Эдвардс несколько дней будет в отъезде.
— Ясно, — сказала Кэйхилл. — Вы не знаете, хотя бы приблизительно, когда он вернется? Я звоню из Вашингтона и…
— Мистер Эдвардс в Вашингтоне, — сообщила молодая женщина, в голосе которой слышался островной акцент.
— Прекрасно. А где он остановился?
— В «Уотергэйт».
— Спасибо, большое вам спасибо.
— Простите, мэм, повторите, как вас зовут?
— Коллетт Кэйхилл. Я была подругой Барри Мэйер. — Она подождала, но ни одно из имен не вызвало отклика у островитянки.
Коллетт дала отбой и тут же, позвонив в гостиницу «Уотергэйт», попросила соединить ее с мистером Эдвардсом. В номере никто не ответил.
— Не хотите ли передать ему что-нибудь?
— Нет, благодарю. Я позвоню позже.
13
Кэйхилл сидела в громадном фойе джорджтаунской гостиницы «Четыре времени года» и поджидала Дэйвида Хаблера. Пианист наигрывал на рояле классические мелодии, приглушая особо тонкие пассажи так же, как сидевшие за широкими столами переходили в разговорах на шепот, затрагивая деликатные темы.
Кэйхилл вглядывалась в лица хорошо одетых мужчин и женщин. То были лица власти и денег — причины и следствия (возможно, и в обратном порядке): темные костюмы, меха, лакированная обувь, минимум жестов, удобные позы. Это был их мир. Правда, не для всех, и разница нигде так отчетливо не различима, как в Вашингтоне.
Связаны ли эти люди, окружавшие ее сейчас, с политикой и правительством? Испокон веков считалось: в Вашингтоне все работают в основной столичной отрасли — в правительстве. Теперь это, Кэйхилл знала, уже изменилось — и к лучшему.
Когда она училась в колледже, ей казалось, что каждый совершеннолетний молодой человек работает или в агентстве, или у конгрессмена, или в комитете политических действий и что все разговоры вокруг тяготеют к политике. Было время, когда это ей настолько осточертело, что она всерьез собиралась перевестись в другой колледж, в другой конец страны, чтобы окончательно не зациклиться на всем этом. Не перевелась, и кончила тем, что сама оказалась на государственной службе. А что, если? Глупая игра. Вот
