улыбнулся. Когда китаец смотрел на Толкера, в глубине его глаз Кэйхилл видела сдерживаемый гнев. Во взгляде же, обращенном на нее, Коллетт улавливала больше обиду и возмущение.
— Молодой человек себе на уме, да? — спросила она, пока Толкер разливал коньяк по рюмкам.
Толкер рассмеялся.
— Да. Это все равно, что заполучить в дом и прислужника, и сторожевого пса за одно жалованье.
Они сидели на диване и потягивали коньяк из округлых, суживающихся кверху рюмок.
— Вы всерьез считаете себя чересчур полной? — спросил Толкер.
Кэйхилл, высматривавшая что-то на самом дне темного, в буро-коричневых бликах содержимого рюмки, подняла голову и сказала, обернувшись к доктору:
— Я знаю, что могу стать такой, если утрачу бдительность. Я люблю поесть и ненавижу диеты. Плохое сочетание.
— Гипноз не пробовали?
— Нет. Впрочем, вру. Один раз пробовала, в колледже. И Барри тоже.
Дело было на студенческой вечеринке. Некий молодой человек уверял, что знает, как надо гипнотизировать, все приставали к нему, чтобы он испробовал свое умение на них. Кэйхилл держалась в стороне. Она слышала всякие россказни о том, как по-дурацки ведут себя люди, оказавшись во власти гипнотизера. Это означало, что можно потерять контроль над собственным поведением, а такое ей было не по нраву.
Мэйер же, напротив, охотно вызвалась в добровольцы и уговорила Коллетт тоже разочек попробовать. В конце концов она согласилась, и они с Барри уселись рядышком на диван, а молодой человек принялся раскачивать перед их глазами подвешенное на ниточке колечко. Пока он втолковывал, как они начинают чувствовать себя сонными и расслабленными, Кэйхилл осознавала две вещи: она ощущала все что угодно, только не сонливость, а всю эту заварушку находила занятной и забавной. Мэйер же, напротив, расслабилась на диване и даже посапывала. Кэйхилл отвела глаза от колечка и взглянула на подругу. Гипнотизер понял, что с Кэйхилл у него дело пропащее, и обратил все свое внимание на Мэйер. После нескольких минут убаюкивающих речей он стал убеждать Мэйер, что руки ее привязаны к воздушным шарикам, наполненным гелием, и поднимаются вверх. Кэйхилл увидела, как руки Барри сначала задрожали, потом медленно-медленно поплыли к потолку. Вверху они оставались долго. Набившиеся в комнату студенты смотрели во все глаза. Никто не проронил ни звука, тишину нарушал лишь голос гипнотизера.
— Я начинаю считать от одного до пяти, — говорил он. — Когда я скажу «пять», вы проснетесь, почувствуете, что вам по-настоящему хорошо, и забудете обо всем, что происходило в последние несколько минут. Потом кто-то скажет вам: «Какие хорошенькие шарики!» Когда вы это услышите, то почувствуете, как ваши руки снова делаются очень легкими и как они поднимаются в воздух. Вы не станете пытаться останавливать их, потому что парение рук вам будет очень приятно. Готовы? Один — два — три — четыре — пять.
Веки у Мэйер затрепетали, глаза открылись. Увидев, что руки у нее подняты, она тут же опустила их и произнесла:
— Здорово, я будто поспала всласть!
Все зааплодировали, и вскоре центром общего внимания стал кувшин с пивом.
Минут двадцать спустя приятель гипнотизера, заранее предупрежденный, как бы между прочим сказал Мэйер: «Какие хорошенькие шарики!» Все участники вечеринки знали, что сейчас последует, и теперь внимательно следили за Барри Майер. Она зевнула. Довольная улыбка скользнула по ее лицу, и руки воспарили к потолку.
— Зачем ты это делаешь? — завопил кто-то.
— Не знаю. Просто… мне приятно.
Гипнотизер попросил ее опустить руки.
— Нет, — ответила Барри. — Мне не хочется.
Тогда гипнотизер быстро повторил предварительный сеанс и втолковал девушке, что руки у нее нормальные и что нет никаких воздушных шариков, наполненных гелием. Он сосчитал до пяти, Барри тряхнула головой, тем дело и кончилось.
Позже, когда Коллетт с Барри оказались на каком-то ужине, тянувшемся всю ночь, и пили кофе, усевшись в беседке, Коллетт сказала:
— Ну ты и притвора!
— А-а?
— Да я про ту сцену с гипнозом, про руки твои, парящие в воздухе, и про все остальное. Ты ведь все это знала, правда?
— Понятия не имею, о чем ты говоришь.
— Ведь ты же подыгрывала. Не было у тебя никакого сна или гипноза.
— Вот еще! Я в самом деле была под гипнозом. Во всяком случае,
Кэйхилл откинулась на спинку стула и пристально посмотрела на подругу.
— Какие хорошенькие шарики! — спокойно произнесла она.
Барри огляделась вокруг.
— Какие шарики?
Коллетт вздохнула и допила кофе, по-прежнему убежденная в том, что подруга, ублажая гипнотизера, подыгрывала ему.
Когда она закончила свой рассказ, Джейсон Толкер обратился к ней со словами:
— Нельзя быть такой недоверчивой, Коллетт. То, что вы сами оказались невосприимчивой, вовсе не означает, что восприимчивой не была Барри. Люди отличаются друг от друга по своей способности впадать в иное состояние, вроде гипноза.
— Должно быть, Барри
— У меня нет сомнений, что лично вы, Коллетт, гипнозу не подвержены, — сказал, улыбаясь, Толкер. — Вы для этого слишком циничны и слишком озабочены возможностью утратить самоконтроль.
— Это так плохо?
— Нет, конечно, но…
— Вы когда-нибудь гипнотизировали Барри?
Он помолчал, словно унесся мыслями в прошлое, вспоминая, потом сказал:
— Нет, этого я не делал.
— Вы меня удивили, — призналась Кэйхилл. — Коль скоро она была такая впечатлительная и…
— Не впечатлительная, Коллетт, — восприимчивая.
— Все равно. Если она была такой восприимчивой, а вы используете гипноз в своей практике, то я думаю…
— Вы переходите грань доверительности в отношениях между врачом и пациентом.
— Простите.
— Не исключено, что вы гораздо более подвержены гипнозу, чем сами думаете. В конце концов с гипнозом вы столкнулись всего раз, да и то на уровне студенческой самодеятельности. Хотите, я попробую?
— Нет.
— Может помочь отвратить вас от еды, грозящей полнотой.
— Продолжу уповать на силу воли, так что — спасибо.
Он пожал плечами, нагнулся к ней и доверительно спросил:
— Зависнуть под кайф нет желания?
— Чем?
