изначальной пустоте, запертые в кузове «ЗИЛа». И, кроме нас, более ничего не существует, нет даже самой машины и водителя. Мы абсолютно одни в нашей крошечной вселенной. Да и вселенная эта – тоже одна, но в другой вселенной. И та, в свою очередь, совершенно одинока в следующей, которая тоже…
Минуты сменялись, передавая друг другу эстафету. Теплое чувство идеального спокойствия наливалось во мне крупными гроздьями эйфории. Глаза замерли, охватывая всю картинку разом и не желая шнырять по ней в поисках отдельных деталей. Время исчезло, замерев на половине шага. Я начинал впадать в транс, пока лишь дотронувшись до него. А чуть позже уже отчетливо чувствовал, как временное мироздание, втиснутое в бывшую санитарную машину, растет, раздвигая стены своего заточения. И уже стало таким большим, что сунны отдаются в нем мягким эхом. Потом начал все слабее ощущать свое тело, погружаясь в баюкающую невесомость. На какое-то время я блаженно позабыл обо всем, прикрыв глаза. Не знаю, как долго это длилось.
Но… закончилось вероломно, одним махом и без предупреждения. Ровно в тот момент, когда затихли вибрации двигателя, тянущего свою лямку под капотом «ЗИЛа». Тут же окружающая реальность набросилась на наше убежище, спеша заявить свои права на тех, кто ненадолго сбежал от нее, скрывшись в кузове грузовика. Теперь она бесцеремонно ломилась к нам стуком отбойного молотка… лаем, которым бездомная дворняга приветствовала проезжие машины… гулом голосов миллионов людей… Хотела подчинить себе, смешав с броуновским мельтешением жизни, наполненным множеством событий. Всю дорогу для нас, скрывшихся от власти будней, было только одно событие, единственное в нашей вселенной – похороны Руслана. И теперь реальность мечтала взять реванш, без остатка растворив его среди прочих. Во что бы то ни стало вернуть нас в стадо. Мы были нужны ей, как и миллиарды других, чтобы двигать эволюцию человеческого рода вперед. Впрочем, как делает это все живое на планете…
– Приехали, – выдохнул Сулейман.
Вынырнув из теплой отупляющей гармонии, в первое мгновение я не был уверен в том, что за дверями кузова Москва. Но когда они открылись, впустив город во всех его красках, радужных и безобразных, то смирился, пряча в глубине души облегчение. Одного Аида, который ждал меня вечером в морге, было выше крыши. Если бы можно было разделить то невероятное, что происходило со мной, на все население огромной страны… Каждому бы досталось как минимум по очень странному случаю.
Сдав гроб с покойником в цех, мы молча курили у машины Азамата. Я был больше не нужен Руслану, да и его сыну тоже. Дальше они пойдут вдвоем.
– С похорон приеду – найду тебя обязательно, тем же путем, что и сегодня, – сказал он, когда обнимались на прощание, привалившись друг на друга плечами. В другой ситуации из уст чеченца это могло звучать угрожающе. Но тогда был не тот случай.
– Давай, Сулейман, держись. И чтоб все ровно прошло, – напутствовал я его. – Вернешься – увидимся.
– Береги себя, Артёмка. Азамат тебя отвезет, – кивнул он на 124-й кузов.
И пошел к цеху. С тех пор мы не виделись. Но я почему-то верю, что когда-нибудь услышу его пение.
Обратная дорога прошла за плавными, иногда вздыхающими разговорами, напоминавшими увертюру в реминоре. Больше говорил Азамат, я лишь поддерживал беседу, временами теряя ее смысл. Крохотная вселенная, нашедшая меня в кузове «ЗИЛа», все никак не хотела отпускать меня. Тянула вслед за мной руки, в надежде вернуть в свое чрево.
Вскоре 124-й прикатил меня к воротам морга. На прощание Азамат сказал мне много добрых слов, пообещал обязательно найти, как и Сулейман, а потом вдруг порылся во внутреннем кармане, после чего с просветленной физиономией достал из него крупный кусок смятой бумажной салфетки, слегка несвежего вида. Довольно протягивая его мне, сказал:
– Это тебе гостинчик, от нас с Суликом, – и по-ребячески подмигнул.
– Спасибо, парни… только это многовато… – благодарно принимая салфетку, ответил я.
– В Москву вернусь – погуляем, Артемка! Будь в порядке, дорогой…
– И ты тоже себя береги. И Сулеймана…
Хлопнув дверцей «Мерседеса», я пошел к воротам. Стекло с водительской стороны опустилось, еле слышно жужжа. Высунувшись всем плечом из окна, Азамат с хитрым прищуром произнес мне вслед:
– Ты, братишка, это… смотри, осторожнее там с ним…
– Спасибо! Я постараюсь.
Я знал, что Азамат говорит о подаренной траве. Но отвечая ему, думал про Царство мертвых и Харона, с трудовой книжкой и должностью «санитар для работы в дневное время».
Переступив порог Царства мертвых, практично расположившегося в стенах клиники № 4, я попал в конец рабочего дня, с запахом чистых полов, вымытых пенящимся средством, мягким запахом съестного…
– Как прошло?
– Прошло? Да нормально… Прошло, в общем. Вот что главное.
– На «мерина» такого же хватает? – серьезно поинтересовался Борян.
– Велосипед неплохой можно купить, – предельно прямо ответил я. – Плакальщиц видел, за работой, так сказать… Настоящих, Борь… Прям из шестнадцатого века…
– Че, правда? Как впечатление?
– Как? Да я внезапно на них нарвался, не знал ничего… Сразу скажу – можно обделаться. Жуть, честно.
Мы зашли в кладовку, где я стал разбирать рюкзак с инструментом.
– Прям в истерике и головой об пол? – требовал подробностей Плохиш.
– Круче, Боря. Прям лицо ногтями в кровь, волосы кусками рвут…
– Д-а-а, серьезно… Вижу, Тёмыч, тебе понравилось.
И, приняв водевильную позу, Боря добавил, стараясь походить на нечто «гоголевское»:
– Ты ж адреналинчик-то уважаешь, признайся, брат! Есть страстишка?!
– Знаешь, поостыл что-то в последнее время, – думая о своем, ответил я.
– Да брось, дружище! Ты, кстати, падал в этом сезоне? Что-то не слышно от тебя ни хрена…
– Не, Плохиш, ни разу пока. Я ж говорю – не тот стал, не тот… – усмехнулся я, картинно прихватив себя за бок.
– Да-а-а, стал я уже не тот, – глубоким басом выразительно вывел Плохотнюк. Опустив подбородок и нахмурив брови, он изображал заслуженного театрального актера в летах.
– Годы берут свое, – наскоро прошептал я за суфлера, притаившегося в будке.
– Годы берут свое, – эхом повторил он в той же манере.
– Медленно встает, – вновь прошипел суфлер.
Боря вопросительно округлил глаза, недоверчиво вглядываясь в суфлерскую будку.
– Медленно встает, – недовольным шепотом настойчиво повторил я.
– Г-хм… – важно кашлянул Боря, одернув воображаемый сюртук. И задумчиво произнес: – И встает что-то медленно…
Разыграв один из наших любимых анекдотов, мы гоготнули. Плохиш – искренне, а я – скорее за компанию.
Переодевшись, зашел в «двенашку».
Вовка Бумажкин, сидящий с газетой в руках и чашкой кофе, стоящей на столе, сказал, оторвавшись от прессы:
– Пока ты трусы менял, Борька сказал, что ты молодец. Как отработал?
– Гладко, – соврал я.
– Заслужил чаю с пряниками, – одобрительно сказал Вовка, опуская лицо в газетные столбцы. – Только вскипел… Тебя, поди, ждал.
– Да не, лучше минералочки, – открыл я дверь холодильника, где пряталась прохладная бутылка.
– Слушай, а может, упасть разочек, чисто ради тусовки? Потом шашлычок, винишка красненького, – заговорщически произнес Плохиш.
Тут надо бы пояснить… «Падать» означало прыгать с парашютом. В нашем с Борей случае – с 800 метров, на плохо управляемом учебном куполе. Никаких тренировок, упражнений, нормативов,
