— Нагнитесь! — приказала офицер Дэнси.
Быстро! Шутку! Надо пошутить! Не дай ситуации сломить тебя. Отвлекись, чтобы не чувствовать боли и унижения. Представь, что ты проходишь осмотр у гинеколога. Скорее! Шутку!
— Э-э, офицер Дэнси, — сказала я, наклоняясь и давая ей возможность залезть рукой в перчатке в одну из полостей моего тела. — Восьмидесятилетняя старушенция пошла к гинекологу и обнаружила, что беременна. Она тут же звонит своему мужу по телефону и говорит: «Ты, старый козел. Я от тебя забеременела». Муж некоторое время молчит, а потом отвечает: «А кто это звонит?»
Офицер Дэнси даже не улыбнулась.
— Все, — сказала она. — Можете одеваться.
Офицер Дэнси отвела меня назад, в кабинет детектива Корзини. Там меня вновь начали спрашивать о том кокаине, который обнаружили в моем холодильнике, и о том, следы которого были на письменном столе Мелани. Я отказалась отвечать на вопросы и думала о том, когда же появится Кулли с моим адвокатом.
В полночь я перестала думать и об этом. Но в тот момент, когда меня собрались вести вниз, где находились женские камеры и где, по словам детектива Корзини, я должна была провести эту ночь, появились Луис Обермейер, завсегдатай клуба Грасси Глен, и моя мама. Вид у них обоих был страшно усталый. В участок их привез Кулли.
— Как я благодарна вам за то, что вы приехали, — сказала я мистеру Обермейеру, горячо пожимая его руку. Не помню, чтобы раньше я так радовалась при встрече с кем бы то ни было. Я встречалась с Обермейером только один раз, когда мне было тринадцать лет. Это было на Бат Мицва[60] его дочери Бетси. Но я сразу узнала его, так как его фотографии часто появлялись в «Нью-Йорк Таймс», в разделе, посвященном бизнесу. Он был высокого роста, с большим брюшком, которое не пытался скрывать, и сильно вьющимися седыми волосами, которые Сэнди называл «еврейским афро». Его противники частенько называли его Людоед Обжирмейер из-за его сварливого характера и грубоватых манер. Но сейчас мне было наплевать на его манеры. Лишь бы он вытащил меня из тюрьмы. — Прошу прощения, что вам пришлось приехать сюда в такой поздний час, мистер Обермейер, — извинилась я. — Я очень ценю это.
— Да, черт побери, поздновато. Я устал и хочу домой, — произнес он после того, как отрыгнул воздух.
Я обняла Кулли и чмокнула маму. Нет, я не забыла того, что произошло сегодня вечером, но сейчас мои мысли были заняты более важными Вещами, чем ее любовные похождения.
— Где офицер, который произвел арест? — рявкнул Обермейер.
— Я здесь, — ответил детектив Корзини. Он пригладил волосы рукой и начал полировать ногти о брючину.
— Почему, черт побери, вы считаете, что можете обыскивать дом этой женщины, не имея ордера на обыск?
— А кто говорит, что ее дом обыскивали? — нахально парировал Корзини.
— Этот молодой человек, который присутствует здесь, — сказала мистер Обермейер, кивнув в сторону Кулли. — Он сказал, что вы с вашим напарником устроили настоящий обыск.
— Правильно. Так все и было, — встряла я в разговор.
— Заткнись, Элисон. Не говори им ничего, — зашипел на меня адвокат. — Заткни свою глотку и не высовывайся, пока я не разрешу тебе.
Да, его тюремные замашки описывать явно не стоило.
— Мы не делали обыск, — сказал Корзини. — Нам просто не пришлось его делать. Мисс Кофф добровольно впустила нас в дом и так же добровольно открыла дверь своего холодильника. Кокаин лежал на самом виду. Нам вовсе не пришлось его искать.
— Вздор, — сказал Обермейер. — Она открыла холодильник не добровольно. Вы обманом вынудили ее сделать это.
— Точно! — воскликнула я. — Детектив Корзини притворился, что ему захотелось молока, поэтому…
— Я, кажется, велел тебе заткнуться, Элисон, — снова зашипел мистер Обермейер.
— Простите, — прошептала я.
— Ваши детективы несправедливо арестовали мою клиентку, потому что у вас не было ордера. Вы нарушили ее право собственности, потому что обманом заставили открыть холодильник, — продолжал он.
— У вас одно мнение по поводу происшедшего, у нас — совсем другое, — сказал Корзини. Он был столь же самоуверен, сколь мой адвокат был груб. — Теперь, если у вас нет больше возражений, мы отведем вашу клиентку в камеру и пожелаем ей спокойной ночи.
Я умоляюще посмотрела на мистера Обермейера.
— Вы разрешите им забрать меня? Они имеют на это право? Мне придется провести эту ночь за решеткой?
— Боюсь, что это так, — ответил он. — Уже поздно, чтобы предпринять что-то в отношении залога. Но твой приятель сказал мне, что ты сильная женщина. С тобой ничего там не случится. Не бойся.
— Но, Луис, — сказала моя мама, беря его под руку. — Не сомневаюсь, ты можешь что-то сделать в сложившейся ситуации.
— Да, Дорис. Я могу кое-что сделать. Я могу поехать домой, хорошенько выспаться и быть завтра в хорошей форме, когда мне придется представлять ее в суде. Теперь, если вы меня извините…
Луис Обермейер покинул полицейский участок. Еще через несколько минут я в слезах распрощалась с Кулли и моей мамой. К своему удивлению, я обнаружила, что они стали близкими друзьями. Они вышли вместе из участка, причем она взяла его под руку.
Как говорил мой отец, не было бы счастья, да несчастье помогло. В данном случае несчастьем было то, что меня посадили в тюрьму за хранение наркотиков и по подозрению в убийстве. Счастьем было то, что моя еврейская мама, похоже, впервые в жизни одобрила мое знакомство с неевреем. Я надеялась, что они утешат друг друга, пока я буду мотать срок в исправительном учреждении штата под названием «Страна Лесбос».
Офицер Дэнси проводила меня вниз и показала мою камеру. Она и близко не напоминала номер в отеле «Хелмсли Палас», но, по крайней мере, мне не придется делить ее ни с кем другим. В камере были: кровать, одеяло, Библия и небольшой унитаз. Я тут же обратила внимание, что на унитазе не было сиденья.
— А нет другой камеры? — спросила я офицера Дэнси. — В этой нет сиденья на унитазе.
— Камеры все одинаковые. Сидений нет нигде, — фыркнула она, пораженная моим невежеством в этом вопросе. — Мы должны быть уверены, что вы не покончите с собой.
— С помощью сиденья от унитаза? — Лишить себя жизни лезвием бритвы, еще куда ни шло. Но сиденьем?
— Люди вешаются на них, — объяснила она. Затем, почувствовав, что я скептически» отнеслась к ее объяснению, добавила: — Люди, лишенные свободы, способны на весьма странные вещи.
— Да, я в этом не сомневаюсь. А это для чего? — спросила я, указывая на видеокамеру в углу. Я надеялась, что сейчас она скажет, что меня снимают для передачи «Все для смеха» в разделе «Скрытой камерой» и что арест — не что иное, как часть розыгрыша.
— Эта камера установлена здесь для того, чтобы предотвращать самоубийства, — сказала она. — Я уже говорила, нам приходится следить за заключенными. Нам не хочется терять своих питомцев. — Тут она впервые с момента нашей встречи улыбнулась.
К своему удивлению, я заметила, что она носит на зубах металлические пластинки. Интересно, она решила в таком возрасте исправлять зубы, чтобы стать красивее, или края пластинок служат ей тайным оружием против непокорных заключенных?
— Я понимаю, вы не хотите, чтобы кто-то покончил жизнь самоубийством, — сказала я. — Но как же быть с конфиденциальностью? Я даже не смогу сходить в туалет без того, чтобы не попасть в
