ценности, словом, не означавшим какой-нибудь отдельный предмет или определенное событие, но характеризовавшее некое состояние, подобное Свободе, Равенству, Братству». Для жителей колоний это слово символизировало «всеобщее желание жить как братья по законам отечества, в единении с оным».
Однако «всеобщее желание» несколько поубавилось как на вновь нареченном Реюньоне, так и на Иль-де-Франсе, равно как и на Сейшелах, когда из Парижа было получено известие о том, что 4 декабря 1794 года Национальный конвент отменил рабство. С этого момента колонисты отказались подчиняться революционному правительству в метрополии и выставили с островов присланных им комиссаров. Но, как истинные французы, колонисты оказались достаточно лояльными для того, чтобы стать на защиту своей родины в войне с Англией.
В 1793–1802 годах в одном Порт-Луи было снаряжено не более не менее, чем сто одиннадцать каперских экспедиций[33]. За тот же период французские каперы захватили и привели с собой сто девятнадцать английских судов, общую стоимость которых англичане в начале XIX века оценивали в 2,5 миллиона фунтов стерлингов. В результате Порт-Луи наводнили индийские товары, а в Иль-де-Франс стали прибывать иностранные корабли, главным образом американские, а иногда даже датские и шведские, искавшие на острове выгодных торговых сделок. Считают, что без товаров первой необходимости, получаемых колонистами от этих «нейтралов» в обмен на каперскую добычу, Иль-де-Франс вряд ли бы смог продержаться в революционные годы, так как англичане почти полностью блокировали связь острова с Францией.
Подобная картина наблюдалась и после непродолжительного Амьенского мира (с 1802 по 1810 годы), когда восемьдесят две экспедиции, снаряженные на Иль-де-Франсе, пополнили свои трофеи неизвестным числом караванных судов, захваченных у английской Ост-Индской компании. В 1804 году, когда процветало французское каперство в Индийском океане, на Маскаренские острова из Франции прибыло семь кораблей: два из них были французскими, четыре — под американским флагом, один — под шведским. В том же году еще двадцать французских судов причалило к Маскаренам. И кроме того, туда приплыло девяносто одно американское судно, двадцать пять датских, три шведских и еще пятнадцать судов других стран.
Тем временем во Франции снова установился режим, который устраивал плантаторов-колонистов: к власти пришел Наполеон и снова ввел рабство. В 1803 году он назначил на Маскарены нового губернатора, генерала Декаэна, который по прибытии на острова незамедлительно распустил колониальные ассамблеи и муниципалитеты, а также разогнал национальных гвардейцев и другие революционные организации. Он же переименовал Порт-Луи в Порт-Наполеон, а другой город острова Маэбур — в Порт-Империаль. Реюньон с его легкой руки стал называться Иль-Бонапарт.
Однако в истории Маскарен то был лишь короткий эпизод. С началом наполеоновских войн положение французских островов в Индийском океане осложнилось в связи с усилением военной активности Англии.
Ликвидировав каперство и установив блокаду Маскарен, англичане сначала оккупировали небольшой остров Родригес, затем Иль-Бонапарт. В июле 1810 года на этом острове высадились пять тысяч английских солдат. Однако первая попытка англичан завладеть островом Иль-де-Франс окончилась неудачей. У входа в Порт-Империаль они столкнулись с таким ожесточенным сопротивлением, что потеряли несколько кораблей; через месяц их и вовсе прогнали с острова.
В ответ на поражение англичане мобилизовали почти все свои свободные силы в Бомбее, Мадрасе, Калькутте, а также на Капской земле. У берегов Родригеса был собран мощный английский флот, и 29 ноября 1810 года в северной части Иль-де-Франса высадилось десять тысяч человек. Через четыре дня Декаэн капитулировал на почти джентльменских условиях.
Правда, ни сам Декаэн, ни его гарнизон из четырех тысяч солдат не были взяты в плен, а французскому населению острова было предоставлено право сохранить свою религию, обычаи и законы. Женщины могли в течение двух лет покинуть острова, захватив с собой свое имущество. Иная участь постигла наполеоновские и революционные географические названия.
Острову Иль-Бонапарт, он же Реюньон, вернули его дореволюционное название Бурбон. Порт- Наполеон снова стал Порт-Луи, а Порт-Империаль — Маэбуром. Важнейший остров Маскарен, естественно, также не мог продолжать называться Иль-де-Франсом. Ему вернули его старое голландское название — Маврикий, которое осталось за ним и поныне.
В Европе война завершилась в 1814 году. Наполеона свергли, королем Франции вновь стал представитель династии Бурбонов, Людовик XVIII. С разочарованием восприняли на островах Индийского океана известие о мирном договоре, который в том же году новый король подписал в Париже. На предшествовавших ему переговорах Англия предложила вернуть Франции Маврикий и подчиненные ему острова, включая Родригес и Сейшелы, если та раз и навсегда откажется от своих небольших владений в Индии.
Питая тщеславные надежды вновь подчинить себе эту богатую страну, французское правительство, однако, сделало выбор в пользу своих индийских земель на побережье, поступившись даже тем островом, который был для нее «звездой и ключом Индийского океана». За Францией остался лишь один Бурбон, который со временем (через сто лет после того, как в 1848 году, во времена недолговечной Второй республики, он снова был переименован в Реюньон) превратился в департамент Французской республики. Но весьма странный департамент…
Многорасовый Маврикий
Приезжим, которые хотят жить в комфорте, не следует останавливаться в Порт-Луи: там нет современных отелей. Туристы обычно предпочитают курортные отели на побережье, а те, кто хочет подчеркнуть свое высокое социальное положение, живут в горах, в городе Кюрпипе, где и воздух прохладнее, и население состоятельнее, и отели куда фешенебельнее, чем в столице. Меня же вполне устраивала гостиница «Насьональ», служившая мне своего рода «трамплином» к достопримечательностям Порт-Луи, в том числе к Маврикийскому институту, на втором этаже которого находится богатая библиотека, а на первом — современный музей естественной истории.
Днем в «Насьонале» я часто встречал человека довольно странной наружности, бродившего взад и вперед по коридорам. Он постоянно пребывал в глубокой задумчивости, разговаривал сам с собой и тер виски. То был маврикийский писатель Мэлколм де Шазаль. Многие, впрочем, считали его полоумным, а некоторые — слишком занятым своей собственной персоной. О нем говорили, что когда он прогуливается по берегу, то «не он любуется морем, а море любуется им».
Этот «великий» отшельник выпустил в свет мистический опус «Петрусмок» (1950 год) о некоей Лемурии, которую посетила его душа и где обитали удивительные великаны. В горах Маврикия он якобы видел созданные ими оккультные скульптуры. Если бы ему показали череповидный камень кладоискателя Бешереля, он бы скорее принял его за творение лемурийцев, чем за опознавательный знак морских разбойников.
Весь его вид, казалось, говорил, что он не желает, чтобы его беспокоили во время философских прогулок по гостиничным коридорам; к тому же он слыл нелюдимом. В отеле Шазаль устроил себе рабочий кабинет, ибо дома, как мне объяснили, он не мог оставаться наедине со своими мыслями.
Однажды в ресторане я встретил свою знакомую с Сейшел, польку мадам Ростовскую, жену английского колониального чиновника, тоже по национальности поляка, служившего когда-то на Маврикии. Мадам Ростовская должна была встретиться с Шазалем, который, судя по всему, был к ней расположен. Но и на этот раз мне не удалось познакомиться со «знатоком» лемурийской культуры. Когда писатель вошел в ресторан и увидел меня в обществе мадам Ростовской, он резко повернулся и устремился вверх по лестнице к своей комнате. Лишь после того, как я пересел за другой столик, этот пугливый чудак решился снова
