Люда заметно нервничала. По её лицу было видно, что то, что она хочет нам рассказать, на самом деле ей доверили как самую страшную тайну. Видел я уже такие муки не раз. Иногда даже хочется остановить человека, чтобы он не рассказывал. Но кто из нас на такое способен?
– Танин отец всегда был и остаётся в числе тех, кто не удостоил девочку своим вниманием…
О чём-то вспомнив, Люда вдруг сказала:
– Таня – так зовут мою подругу. Ту, о которой я рассказать хотела.
Видимо, сбившись, Люда собралась с мыслями и поведала нам с Мариной историю Тани.
– Ой, Людка, я, наверно, сумасшедшая какая-то!? Я даже к врачу хотела пойти, но такое разве расскажешь кому! – почти плача говорила Таня. И внимательно к ней приглядевшись, Люда заметила, что её подруга, похоже, перед тем как придти, – хорошенько проплакалась.
– Ты ведь моего папу знаешь? Ну, как он ко мне относится? – глядя Миле прямо в глаза, спросила Таня.
– Владик-то?! К тебе?! Да как к мебели, которую не выбросили из-за капризов выжившей из ума бабушки!
– Ой, Людка! Как же ты всегда правильно говоришь!
Таня смотрела на подругу так, как будто Люда уже всё знает, и ей не надо ничего рассказывать.
– Точно, как к мебели… Как будто меня ему в роддоме подсунули вместо мальчика, которого он хотел!
Люда, заметив, что Таня сейчас сорвётся, обняла подругу и, гладя её и успокаивая, сказала то, что в таких случаях действует как лекарство:
– Танька, да мужики все такие! Если бы не Андрей, я не знаю, как родители ко мне относились бы!?
Люда, конечно, грешила против истины, но сейчас это было необходимо.
«Ложь во спасение!? – подумала она. – Простите, папа с мамой! За всё, простите!»
– Ой, Людка! Андрюшку-то жалко как! Что же это он такое сотворил! Причин-то вроде, говорят, не было!
– Всё уже хорошо, Танечка. Андрюшу теперь ничто уже не беспокоит. Даже если что-то и было.
Глубоко вздохнув, Люда поборола подступавшие слёзы. Это сейчас ни к чему.
– Ну, и что Владик? – спросила она подругу.
– Да ничего он. Как сидел со своим пивом, так и сидит. У него же, сама знаешь, любовный треугольник – работа, пиво, футбол. Футбол, конечно же, по телевизору. Ну, иногда ещё и мама. Но очень редко. А я как была….
И Таня опять ткнулась лицом в плечо Люды. Но, справившись, продолжала:
– Это, наверное, месяцев шесть назад со мной началось. Я тот первый раз теперь всю жизнь буду помнить. Ой, стыдоба-то какая! – Таня отвернулась и всхлипнула.
– Вечером, пошла я в ванную, ну, перед тем как спать лечь. Пока где-то примерно с минуту свою противную физию в зеркале изучала, почувствовала – кто-то сзади стоит! Жуть! Оборачиваюсь – никого! Да и кто там может быть-то? Но чувство это никуда не делось и даже, наоборот, вроде как усилилось. И вдруг, как будто я сама по себе, а тело – само по себе! Страшно! Руки сами берут папину рубашку, ну, которую он в стирку отложил… Ой, ужас-то какой!
Таня закрыла лицо руками и отстранилась от Люды.
Держа подругу за талию одной рукой и другой поглаживая её по спине, Люда немного успокоила Таню.
Не отнимая рук от лица, Таня, каким-то не своим голосом рассказывала дальше.
– Беру я эту рубаху и медленно, как будто ещё не уверена, что это надо сделать, подношу её к лицу. Но, Людка! Это прямо – ну не я была! А кто-то, в меня вселившийся! Вот, ужас-то! Я поднесла рубашку к лицу и стала вдыхать исходивший от неё запах. Папин запах!.. А руки – всё ближе и ближе! Я уже ничего кроме этой рубашки не вижу и дышу только одной этой рубашкой!
Таня убрала руки от лица и, глядя прямо в глаза подруге, спросила:
– Людка, скажи, я психованная?! Да?!
Люда поцеловала любимую подругу в кончик носа, что у них считалось куда более дружеским поцелуем, чем в губы, и, успокаивая, сказала тихим голосом:
– Ты самая хорошая девушка на свете. Ты же знаешь, что других таких нет. Мне никакие, даже самые золотые подруги не нужны, когда я помню, что у меня есть ты, а у тебя – есть я. А психованная, Туся, не ты, а мир, в котором мы с тобой оказались. И как только ты мне всё расскажешь, сама в этом убедишься. Вот увидишь!
– Люблю я тебя, Людка! Ты мне всю жизнь была и отцом, и матерью! Ох…
Она отдышалась. Достала, на всякий случай, платок и, почти шёпотом, продолжила свой рассказ.
– Дышала я, дышала этим запахом и вдруг стала об эту рубашку щекой тереться! А всё делаю, ну, как во сне! А я как раз перед этим разделась, ну, чтобы под душ влезть! И вот я себе уже всё лицо этой рубахой глажу! И как только до меня доходить стало, что я как дура себя веду, то… это, ну, что во мне сидело, – совсем мной завладело, и стала я грудь себе папиной рубахой ласкать. Соски колом стоят, между ног хлюпает, а я, как какая-то сучка постанываю! Кошмар какой-то! А руки с рубашкой этой, ну, в самый низ живота уже опустились. Я, ну, та я, которая настоящая, вдруг поняла, что сейчас с собой сделаю, и решила руки не пустить. Опять рубаху к лицу прижала, а ноги сжала так, что и танк не пройдёт! И вдруг, руки эту рубашку бросили, да как вцепятся в сиськи и давай их терзать! А тут между ног – как что-то проснулось… Я их ещё сильнее сжала, а оно, ну, которое проснулось, по всему телу растеклось, и я едва на ногах устояла… Вцепилась я в край ванны и медленно так на пол и села! Вот ужас-то!
Ноги дёргаются, как в конвульсиях, а мне вдруг так стало приятно, что я даже, кажется, что-то говорила, не помню что. А когда тепло это по телу растекаться стало, я рубаху-то папину схватила, к лицу прижала и…
Посидела я на полу, успокоилась немного и чувствую, вроде как мозги мне заменили! Совсем другой я стала! Уверенность какая-то во мне проснулась! Какие-то тёмные углы в голове осветились!
Встала я с пола и, так и не помывшись, завалилась спать. Как упала, так и провалилась в темноту! Вот.
С тех пор каждый день я с папиными вещами, ну, что-то делаю. А на него самого как посмотрю, так меня, аж, воротит от его надменной рожи! Противен он мне стал. Жуть! А тряпку унюхаю и… Ну, скажи, Людка, свихнулась я, да?!
– Да что ты Тусик! Это просто выросла ты! А он – мужчина. Вот и всё! Это не сумасшествие, а фетишизм называется! И ты такая не одна. Поверь! Вон, мамина подруга про своего сына рассказывала, такое же.
– Ой, Людка, она что, тоже его шмотки нюхает?!
– Да нет пока… Она к нам на дачу приезжала недавно… С мужем она год как развелась. Теперь всё по знакомым гостит. Видимо, трудно ей. Ну, и рассказывает всякое… Про то, как надо было ей Гришу любить, чтобы он к другой не сбежал, и прочую бабью ерунду несёт. А тут, сидели они с мамой в огороде, клубнику собирали и то ли не видели, как я в туалет прошла, то ли, не знаю… Но меня для них как будто – не было! И вот, тётя Лена маме и говорит, что, мол, сынуля стал её нижнее бельё тырить! Так и сказала – тырить! Она ищет, а он делает вид, что понятия не имеет куда колготки, трусы, да лифчики деваются.
– Милка! Да ведь это прямо как у меня! – сказала Таня и в ужасе закрыла руками лицо.
– Тань, она за ним пронаблюдала и нашла! Он, оказывается, «использованные», ну, им, в смысле, использованные вещи в карманы своей куртки, которая в прихожей висит, прячет, а когда на улицу выходит – выбрасывает. Пошарила она по карманам, а там!.. Она даже заплакала, когда маме это рассказывала. Короче, нашла она свои трусики у него в куртке, а они – так все спермой залиты!.. Она-то тётка взрослая, всё сразу поняла… А сделать – ничего не может! И сказать ему – тоже не может! Ходит, короче, эта тётка в шоке, а он, знай, её вещи, извиняюсь за выражение, использует.
– Люд, а твоя мама? Что она ей сказала? Она у тебя такая умная! Знаешь, если бы тебя сейчас дома не оказалось, я бы до завтра ещё как-нибудь дотянула бы. А вот если бы ты куда-нибудь уехала бы!.. Ужас! Я бы к твоей маме пошла! Я ей так верю, Люд!
