– Спасибо, Тусик! Я и сама её очень люблю… А тёте Лене она сказала, чтобы та себе бельё покрасивее выбирала. Вот, так-то!
– Слушай, Людка! У тебя мама – золото!
– Я знаю. Мне ли не знать…
– Умница она у тебя! Да вот только у меня, папа!.. – и Таня дала волю слезам.
Потом, когда она успокоилась, совершенно не нервничая, рассказала, что стали вдруг её интересовать девочки. Просто, увидит где-нибудь в метро девчонку красивую….
– И представляешь, какая чушь в голову лезет! А что будет, если я ей в трусы руку запущу, да сделаю там, ну, что надо! Небось, – думаю, – сама на меня полезет! Вот, Людка, до чего я дошла! А с рубашками папиными, да с футболками… Вот, позорище! Я ведь с ними уже и спала даже.
– Да пройдёт это! Ты только не думай, что тронулась. И всё! Просто, отец к тебе относился всю жизнь плохо, вот у тебя к мужчинам такое отношение и выработалось! А вот насчёт запаха, знаешь, он ведь родной тебе человек, несмотря на всё его к тебе отношение! Родной – это раз… А потом, он же мужчина. Вот запах на тебя и действует! Возбуждает он тебя.
– Плохо, говоришь, относился! Да он ко мне вообще никак не относился! Гад! Видеть его не могу!..
– Танюш, ты только к девочкам не приставай, ладно!
– Это я запросто смогу! – и она обняла Люду. – Спасибо тебе! Вечно тебе от меня достаётся, – говорила Таня, гладя красивые волосы подруги. – Спасибо! И прости меня, Людка! Ты у меня есть, и мама твоя у меня есть, а значит… значит всё у меня ещё будет… Я вам верю! А вот как быть с тем… Ну, с тем, что я с собой делаю!? Ведь, привыкну к такому извращению, а потом… Вдруг, потом и замуж не захочу? Да что там – привыкну! Это уже, прямо, какой-то образ жизни у меня складывается! Ой, Людка, стыдоба!
– Не привыкнешь! Природу только какое-то время обманывать получается, а потом – бац! И придёт настоящее! Поверь, тебя оно не обойдёт стороной!
Мы с Мариной некоторое время шли молча. Не знаю, о чём думала моя жена, но мне показалось, что она что-то вспоминала. Что-то, о чём она забыла и, видимо, думала, что навсегда. А теперь, когда Люда рассказала историю своей подруги, что-то, видимо, в памяти Марины всплыло. Мне вдруг показалось, что я совсем не знаю свою жену.
Наблюдавшая за нами Люда, наконец, не выдержала:
– Ну что?! Как вам современные девочки и мальчики? – спросила она.
Я только хотел было сказать Миле, что пора ей браться за перо и писать, писать и писать, как неожиданно заговорила Марина:
– Ну почему же, современные? Мы тоже были такими, как ты выразилась, – современными. В этом отношении человек не сильно изменился. И я думаю, не изменится, пока не изменит своё отношение к сексу. Ты только не подумай, что я предлагаю совокупляться вповалку всем, кому вдруг приспичило, и там, где приспичило! Извини меня, пожалуйста, за грубость! Нет. Скорее всего, секс так и останется актом интимным. Ну, как творческий акт, например. А под изменением отношения к сексу я подразумеваю – здоровое, непредвзятое отношение, а не результат неправильного воспитания, выдаваемый за моральный облик.
Я слушал свою жену и удивлялся! Никогда бы не подумал, что она так спокойно может говорить на тему, для меня, мягко говоря, – шокирующую. Я, пока слушал рассказ Люды, честно говоря, растерялся. А вот Марина – ничуть… Удивительно, как же мало мы знаем тех, с кем делим, казалось бы, всё!
Видимо, в жизни моей жены когда-то произошло нечто, изменившее её взгляды на некоторые стороны жизни. Но спрашивать её, в чём дело, я не стану. После знакомства с Андреем я стараюсь не задавать людям вопросы, касающиеся, если так можно сказать, глубоко личного. Если человек сам не рассказывает, лучше его не трогать. Слишком много вопросов личного характера я задавал Андрею, даже не задумываясь о том, в каком состоянии находилась душа этого паренька на протяжении нескольких лет. Человек разрывался между счастьем, которое было так близко, и невозможностью быть счастливым, а я вёл себя как какой-то пионер-мичуринец, наблюдающий за тем, как пчёлка переносит пыльцу с цветка на цветок.
14
Немного устав от прогулок по окрестностям посёлка, мы расположились у нас во дворе и устроили прощальное чаепитие. Специально приобретённый для таких вечеров столик отлично вписывался в естественную беседку из молодых вишнёвых деревьев, украшенных нежными цветами. Мы наслаждались общением, чаем и привезёнными Людой из Москвы пирожными.
О чём бы мы весь день ни говорили, всё равно периодически возвращались к теме отношений брата и сестры. Люда ничуть не удивилась, встретив с нашей стороны понимание и сочувствие. Она вела себя так, как будто никто на свете не посмел бы упрекнуть её и Андрея в грязном разврате и в извращённом понимании взаимоотношений между разнополыми родственниками.
Когда Марина спросила, знают ли теперь мама и папа об их с братом отношениях, Люда сказала:
– Зачем им это? Они же – обычные люди. Пусть немного и не такие, как все, но, всё равно – обычные.
– Но ведь мы же с Мариной не относимся к тебе и Андрею, как к поправшим всё святое осквернителям морали и нравственности! – сказал я. – Может, и родители смогут понять?
– Понять-то они смогут. Я их знаю. Но вот принять! Нет, вряд ли!
Девушка о чём-то задумалась. Мы с женой пили чай. Пирожные оказались восхитительными! Вечер тоже.
Вдруг, повернувшись к моей супруге, Люда спросила:
– Марина, вот вы рассказывали про своего брата. Про то, как он погиб в Афганистане. Простите, если я причиняю вам боль, но скажите, вы его любили?
Моя жена отложила недоеденное пирожное и, глядя в глаза собеседнице, сказала немного грустным голосом:
– Мне до сих пор не верится, что его нет. Любила ли я его? О, да! Он был для меня идеалом, несмотря на то, что был младше меня.
Она взяла меня за руку и, печально улыбнувшись, продолжила:
– Конечно, у нас с Володей никогда не было таких отношений как с Мишей, но мне кажется, что я вышла за Михаила только потому, что у него оказался характер моего брата.
Она чуть сжала мою руку, посмотрев на меня, сказала:
– Прости меня, – и, посмотрев на Люду, – и ты, Мила, не обижайся. Ты же знаешь, мне и в голову не придёт тебя осуждать. Меня до сих пор преследует чувство потери, утраты и ощущение… Такое странное ощущение, что мы с Володей что-то не успели! Может быть, не успели друг другу сказать… По крайней мере, я не успела ему сказать, сколько он для меня значил! Кем он для меня был. Люди, вообще, так редко говорят друг другу правду. А если их прорывает, то их правда выглядит как обвинение. Прости, Мила… Мне трудно об этом говорить.
Люда грустно улыбнулась и, обращаясь уже к нам обоим, сказала:
– Мы с Андреем не стеснялись говорить друг другу правду, и что из этого вышло, вы знаете… Как ко всему этому относиться – это ваше дело. Каждый человек имеет своё, пусть даже иногда и ошибочное, представление о том, как надо, как должно быть, как, в конце концов, жить! Но, что касается любви!.. Я не понимаю, как люди могут любить того, кого можно, нужно или разрешено?!
Казалось, Люда не нервничала. Она говорила совершенно спокойно, как будто размышляла вслух.
– Как можно любить того, кого разрешает любить общество?! Больное такими страшными недугами общество не имеет права даже заикаться о любви! Отсюда, наверное, все эти драмы, все эти «Ромео» и все эти «Джульетты», все эти… «Разум и чувства», «Гордость и предубеждение»…
