— Нет, правда, беспокоиться не о чем.
За год Коннор научился понимать происходящее в ДПР лучше, чем ему самому бы хотелось. Когда он был всего лишь рядовым беглым расплётом, он свято верил, что Движение Против Расплетения — это хорошо налаженный и отлично смазанный механизм, но оказалось, что это очень далеко от истины. Единственное, что функционировало без сучка и задоринки — Кладбище. Полностью заслуга Адмирала, и Коннор старается следовать в его кильватере.
Эх, ему бы сразу догадаться, что ДПР — совсем не то, чем кажется! Ведь недаром они без проволочек приняли предложение Адмирала о назначении Коннора начальником Кладбища, вместо того чтобы прислать более опытного взрослого. Если они так охотно навесили на подростка столь ответственную работу, значит, в ДПР что-то очень неладно.
Прошли те суматошные времена, когда на Кладбище новенькие прибывали через каждые два-три дня. Убежище в аризонской пустыне могло похвастаться двумя тысячами детишек, а ДПР присылало всё необходимое регулярно и без проволочек. Затем вступил в силу Параграф-17, и Коннору приказали немедленно отпустить всех семнадцатилетних — а они составляли тогда довольно значительную долю обитателей Кладбища. Но Коннор не послушался начальства и стал отпускать детей медленно, партиями, иначе... бедный Тусон[18]! В нём разом оказалось бы около девятисот бездомных подростков. Собственно, уже то, что руководство ДПР распорядилось выпустить всех этих молодых людей за один заход, должно было насторожить Коннора.
Коннор отпускал их в течение двух месяцев, но ДПР урезало свои поставки сразу, как будто эти освобождённые подростки в мгновение ока перестали быть их проблемой. Так, со всеми ушедшими семнадцатилетками, а также теми, кого Адмирал устроил на работу и теми, кто дезертировал, когда с едой случались перебои, Кладбище потеряло больше половины своего населения. Осталось всего около семисот человек.
— Вы тут, я вижу, насадили целый сад, к тому же разводите кур, так? — говорит Ринкон. — Вы, должно быть, обеспечиваете теперь себя сами.
— Ничего подобного. Зелёная Аллея даёт примерно треть необходимых нам продуктов. Так что когда ДПР задерживает поставки, мы вынуждены... заимствовать продукты из грузовиков, доставляющих товары в Тусон.
— О господи, — говорит Ринкон, чем и ограничивается. А потом принимается грызть кончик ручки.
Коннору, чьё терпение вот-вот лопнет, надоедает ходить вокруг да около.
— Вы собираетесь сообщить мне что-нибудь конкретное? Потому что у меня нет времени на пустые разговоры.
Ринкон вздыхает.
— Ладно, так и быть, Коннор, открою карты: мы думаем, что о существовании Кладбища стало известно властям.
Коннор своим ушам не верит: да что этот шут гороховый такое несёт!
— Конечно, им всё известно! Я сам вам сказал, что юнокопам всё известно! С самого первого дня, как я здесь управляюсь, я вам твердил, что нам надо убираться куда-нибудь в другое место!
— Да-да, мы над этим работаем, но пока мы не можем вкладывать ценные ресурсы в предприятие, которое в любую минуту может накрыть Инспекция по делам несовершеннолетних.
— Значит, вы попросту бросаете нас здесь к чертям собачьим?!
— Я этого не говорил. Похоже, у тебя тут всё под контролем. Если повезёт, то, может статься, юнокопы вообще никогда сюда не заяв...
— «Если повезёт»?! — Коннор вскакивает из-за стола. — Сопротивление должно действовать, а не надеяться на то, что «повезёт»! А вы разве действуете? Чёрта с два! Я посылал вам свои предложения о том, как внедрить своих людей в заготовительные лагеря, как добиваться освобождения детей, не прибегая к насилию — потому что насилие лишь отвратит общество от нашего дела и приведёт к ещё большему насилию. И что? От вас я слышу только «Мы над этим работаем, Коннор» да «Мы возьмём это на заметку, Коннор»! А теперь ты мне советуешь уповать на удачу?! Речь о нашем выживании! А ваше чёртово ДПР даже не почешется!
Ринкон воспринимает его слова как повод закончить встречу, то есть сделать как раз то, чего ему хочется с самого момента прибытия сюда.
— Слушай, я всего лишь курьер! Чего ты ко мне-то привязался?
Однако Коннор дошёл до состояния, при котором он не в силах совладать с самим собой. Кулак Роланда летит прямо в морду Зовите-Меня-Джо Ринкона и попадает тому в глаз. Ринкон врезается спиной в переборку. От его былого пренебрежения не осталось и следа; он смотрит теперь на Коннора так, словно опасается, что тот одним ударом не удовлетворится. Вот тебе и противник насилия! Коннор опускает кулак.
— Это наш тебе ответ, курьер, — говорит он. — Будь добр, передай его тем, кто тебя послал.
Среди списанных самолётов есть Боинг 747, у которого сняли крылья и убрали всю внутреннюю начинку, заполнив салон спортивными тренажёрами. Самолёт поэтому получил название «Качалка», хотя кое-кто зовёт его «Дракодел», потому что здесь слишком часто вспыхивают потасовки.
Именно сюда Коннор идёт, когда хочет дать выход своим эмоциям.
Перед ним большая боксёрская груша, и он лупит её, словно чемпион, настроенный в первом же раунде отправить противника в нокаут. Он вызывает в памяти всё, что доводит его до белого каления, например, физиономии тех пацанов, кто пользуется любыми отговорками, лишь бы не делать что положено. Затем возникают и другие мерзкие типы: Ринкон и ему подобные; юнокопы, с которыми Коннору доводилось когда-то сталкиваться; вечно лыбящиеся спецы из заготовительного лагеря, пытающиеся представить расплетение этаким развесёлым семейным пикником; и, наконец, лица его родителей, запустивших в действие тот механизм, из-за которого он попал сюда, в это забытое богом и людьми место. Вот теперь Коннор лупцует грушу с особым остервенением, но, как ни странно, чувствует себя виноватым, что родители вызывают у него такую злобу, и это приводит его в ещё большее неистовство.
Ударам его левой руки по силе далеко до ударов правой. С правого предплечья на Коннора злобно взирает тигровая акула. На наколке она ещё уродливей, чем в жизни. Хотя Коннор неохотно признаётся самому себе, что привык к ней, она всегда будет вызывать у него омерзение. Волосы, которые растут на этой руке, гуще и темнее, чем собственные волосы Коннора. «Он здесь, — мрачно думает Коннор. — Роланд здесь, он в каждом ударе, который я всаживаю в эту грушу!» Но хуже всего то, что удары именно этой рукой доставляют странное удовольствие — как будто рука сама радуется тому, что творит.
Коннор направляется к тренажёру для жима лёжа. Пара ребят, которые до этого по очереди выжимали штангу, уступают начальству место. Ну хоть какая-то выгода от его статуса. Коннор смотрит, какой на штанге вес, затем прибавляет по пять фунтов с каждой стороны, ложится и начинает качать. Он занимается выжиманием штанги каждый день, и каждый день именно эту часть тренировки он ненавидит больше всего. Потому что нигде так не заметна разница между его левой и правой руками, как на этом снаряде. Рука, с которой он родился, напрягается до крайности, чтобы поднять штангу, тогда как другая — нет. Внезапно Коннору приходит в голову, что даже сейчас он продолжает свой поединок с Роландом.
— Подстраховать тебя? — спрашивает кто-то из-за спины. Коннор запрокидывает голову и видит над собой парня, которого все называют Старки.
— Ага, — говорит Коннор. — Спасибо.
Он начинает вторую серию, уже ощущая боль в «родной» руке, но стараясь не обращать на неё внимания. Однако после семи жимов рука отказывается подчиняться, и Старки помогает Коннору уложить штангу на подставку.
Старки указывает на акулу.
— Это у тебя после «Весёлого Дровосека»?
Коннор садится, растирает горящие мышцы и бросает взгляд на татуировку.
— Нет. Получил в придачу к руке.
— Вообще-то, — говорит Старки, — я как раз про руку. Я так понимаю, что если человеку, который против расплетения, вживили руку расплёта, то, скорее всего, это произошло помимо его воли. Очень бы
