сказал? Может, я испугал тебя?
— Вовсе нет, — слабо и совсем неубедительно выдохнула Сара, и он нахмурился.
— Да что с тобой? Иногда ты кажешься… я не знаю, как сказать… та — кой… хрупкой! Как кристалл. И такой же многогранной.
Сара поставила чашку на столик.
— Извините…
— И прекрати извиняться каждый раз, когда я что-нибудь ляпну. — Он вскочил, повернулся к каминной полке и положил на нее сжатые в кулаки руки. — Ты или очень наивна, или очень умна. Никак не могу понять.
— Не можете? — Это все, что Сара нашлась сказать, но он не слушал ее.
— Не могу, — резко сказал он. — Я не знаю, насколько ты невинна в плане секса, но в любом случае ведь невинность определяется не одной физиологией — это скорее состояние души. Господи, помоги! Я первый раз в жизни встретил такую женщину!
Сара беспомощно пожала плечами. Что она могла ему на это сказать, тем более что его слова были слишком откровенны, чтобы ее успокоить. Но меньше всего ей хотелось, чтобы он что-нибудь заподозрил, и, скинув ноги с табуретки, она сказала:
— Пожалуй, я пойду к себе, если вы не возражаете. Мне бы хотелось принять душ перед… перед ужином, и у меня есть кое-какие дела…
— Подожди! — Он повернулся к ней лицом, взял ее за руку и смотрел на нее одновременно изучающим и умоляющим взглядом. — Будет лучше, если ты все узнаешь от меня, а не соберешь по мелочам от нее… — Она поняла, о чем он, но Майкл помолчал, прежде чем продолжить: — Ты слышала про бродяг, да? Поняла, что имела в виду миссис Пенуорти?
Сара покачала головой.
— Честное слово, это совсем ни к чему… — начала было она, но он перебил ее:
— Позволь мне судить об этом. — Он мрачно усмехнулся. — Тебе не мешает знать, кто пытался тебя соблазнить.
Сара приоткрыла рот и коротко вздохнула.
— Так… ваша мать была цыганка?
— Да, цыганка.
— Она умерла?
— Умерла. — Он помолчал. — Она умерла на болоте. Говорят, замерзла.
Она тогда убежала от моего отца.
Все это Майкл произнес ровным, бесстрастным голосом, но Сара почувствовала, что он кипит от гнева. У нее возникли новые вопросы, но она знала, что не имеет права задавать их. В голову приходили пустые слова сочувствия, но она не произнесла их вслух. Он рассказал ей об этом совсем не потому, что нуждается в ее сочувствии; Сара подумала, осознает ли он, что все сильнее сжимает ее запястье.
— Теперь ты поняла, почему я так разозлился, когда узнал, что ты днем куда-то ушла, — тихо сказал он. — Хотя у нас с тобой совсем другие отношения. Ведь моя мать не хотела выходить замуж за моего отца.
Сара приоткрыла рот от удивления.
— Да, но… я хочу сказать… вы не правы. Ведь ваша мать жила здесь.
Вы сами говорили.
— Не по своей воле, поверь мне. Когда ее отец узнал, что она беременна, он выставил ее. Мой отец устроил ее жить в деревне, пока я не родился. Понимаешь, она была совсем беспомощной. У нее не было денег, не было родственников, которые могли бы ей помочь. Отец содержал ее и меня, пока не умерла Аделаида. Потом он привез нас в Равенс-Милл.
— Понятно. — Сара закусила нижнюю губу. — А… а когда она умерла?
Майкл сжал губы.
— Меня посылали в разные интернаты, пока мне не исполнилось восемнадцать. Потом, как я уже говорил, отец отправил меня в университет в Коимбру.
— А… а Адам?
Он вдруг заметил, что больно сжимает ее руку, ослабил пальцы, и она выдернула ее и стала растирать онемевшее запястье.
— Адам? — Он вздохнул. — Мы с Адамом были очень близки. Вопреки распрям, которые бытуют между полукровными братьями в романах, у нас были отличные отношения. Он переживал не меньше, чем я, когда меня отправили в Португалию.
— Он… он был старше, — робко вставила она, и Майкл кивнул.
— Да, на пять лет. Но в чем-то я всегда чувствовал себя старшим. Наверное, дело в моих цыганских корнях. Однако у меня в крови всего намешано: на четверть португалец, на четверть корнуоллец и наполовину цыган. Многовато для любого младенца!
Сара почувствовала, как от его слов заливается румянцем. Он как будто читал ее мысли — весьма опасные мысли. Она сжала губы.
— Можно мне пойти к себе? — спросила она и увидела, что он раздраженно смотрит на нее своими темно-желтыми глазами.
— Это все, что ты можешь сказать? — спросил он. — Значит, тебя это не касается? Может, если бы ты думала, что можешь забеременеть, ты бы отнеслась к этому по-другому?
— Это… это маловероятно, — сказала она, прерывисто дыша. — То есть…
— Такое с любой женщиной может случиться.
— Ну что же, в этом нет ничего плохого…
— Я тоже так думаю. — Он пристально смотрел на нее. — Тем более что я бы никогда не бросил своего ребенка.
— Как… как это сделал ваш отец? — У Сары пересохло во рту. — Но ведь он… заплатил за ваше образование.
— И ты полагаешь, этого достаточно? Заплатить за образование ребенка, и все? А его чувства? Его переживания? А его потребность быть кому-то нужным в этом жестоком, примитивном мире, который мы сами сделали таким? Сара опустила голову.
— Что вы хотите сказать? Что я в этом вопросе не имею права голоса? Что… что вы сами без моей помощи воспитали бы этого… этого гипотетического ребенка?
— Нет. — Он схватил ее за подбородок и приподнял его так, чтобы она смотрела ему в глаза. — Я хочу сказать, что, если бы ты забеременела, я бы не сомневался. Я бы на тебе женился. Мой ребенок никогда не будет ублюдком. Теперь понятно?
Сара пыталась высвободиться, но безуспешно.
— Вы слишком самоуверенны. — Голос ее дрожал. Она облизнула губы. — А что, если женщина, которую вы выбрали, откажется выйти за вас замуж? Бывает, женщины одни воспитывают детей.
— Я ее заставлю, — сказал он просто. — Так или иначе.
И она знала, что он так и сделает.
Глава 6
Кабинет Адама Трегоуэра выходил окнами на Атлантический океан. За запущенным садом в обрамлении скал виднелся вспененный прибоем океан и пустынное побережье, которое с приходом весны и появлением первой робкой зелени уже не казалось таким безжизненным.
Сара сидела за столом, где Адам, наверное, занимался хозяйственными делами, и смотрела в окно, тщетно ожидая вдохновения. Вот уже несколько дней у нее на столе лежит рукопись, томясь в ожидании, словно девственница, подумала Сара, усмехнувшись нарочитости метафоры, но она так и не написала ни одного слова и не отредактировала ни единой строчки. В голове у нее не было никаких мыслей о повести, и она никак не могла сосредоточиться: любой звук, умноженный ее взвинченным состоянием, заставляют ее оборачиваться и с завистью смотреть на закрытую дверь тюрьмы, в которую она сама себя заточила. Ей пришлось отказаться от своих планов за неделю закончить вчерне рукопись, и оставалось лишь надеяться, что Майкл не догадается о ее желании быть с ним.
После того разговора в библиотеке она его почти не видела. В тот же день, за ужином, она намекнула,
