концлагерях срок отбыли.
Бабенка сразу помягчала и даже предложила поставить самовар. Григорий с удивлением посмотрел на старика. Голубые глаза лукаво улыбнулись.
— Вы меня не бойтесь, — сказал Розанов, — я ведь тоже на канале работал и так же, как вы, уволен. А вас я знаю через свою хозяйку — она с вашей хозяйкой дружит.
На минуту привычная подозрительность проснулась в Григории, но, посмотрев еще раз на старика, он решил, что тот не может быть провокатором.
Работа квартирьеров состояла в том, что они обходили всю деревню, дом за домом, и определяли, сколько человек можно поместить на освобожденной хозяевами площади. Хозяевам оставлялась кухня, иногда какая-нибудь коморка. Северные избы были большие, добротные, но, подсчитав имеющуюся площадь и разделив ее на количество рабочих, Григорий получил цифру менее двух квадратных метров на человека. Это значило, что ночью можно будет спать, только использовав каждый сантиметр пола, вповалку от дверей до окон. Много неприятностей создал вопрос с посудой: бабы заранее отказывались готовить на рабочих и не хотели давать свои котлы и горшки. Григорий умел говорить с народом, Александр Владимирович внушал уважение возрастом и благообразной внешностью, но отношение ко всем мероприятиям власти было настолько враждебное, что уговаривать крестьян смириться с последствием вселения к ним рабочих было очень трудно.
По крайней мере лично убедился, что для развития партизанского движения против немцев почвы нет. Они скорее пойдут против большевиков, — думал Григорий.
После изнурительного дня заночевали у одного старика-старообрядца. Жил он в двухэтажном доме с массивными ставнями и крепко запертыми воротами, В просторной комнате внизу хозяин постелил гостям на сдвинутые лавки перины в домотканных чехлах, положил большие серовато-белые подушки и одеяла. Сели ужинать. Григорий и Александр Владимирович достали хлеб и привезенные из дому сало и сахар. Хозяин все время искоса наблюдал за ними, потом подсел к столу, подперев сивую бороду загорелой ладонью, хитро блеснул глазами и спросил, как бы небрежно:
— Что же, укрепления строить будете?
— Линию Сталина, — ответил иронически Александр Владимирович.
— Вы кто же такие будете, инженеры или по партийной линии?
— Самые обыкновенные рабочие: позавчера мобилизовали, а сегодня уже у вас, — ответил Розанов.
— Вот как… — неопределенно протянул хозяин и лукавые искорки в его глазах погасли.
— А давно Новгород взяли? — спросил Александр Владимирович.
Хозяин стал серьезным.
— Всего несколько дней. Спервоначала у нас тут паника была: комсомольцы хотели деревню жечь, но старики не дали. Хватит нам этого! — вдруг закончил хозяин решительно и посмотрел на Григория и Розанова странным, диким взглядом.
— Старик с характером, настоящий кулак, — подумал Григорий. — Как такой уцелел?
— Хватит с нас! — сказал еще раз хозяин. — Один раз сделали революцию и довольно!
— Помещиков в 17-ом году громили? — не без ехидства спросил Александр Владимирович.
— Нет, — дико-злобное выражение лица крестьянина сменилось неуверенно самодовольным. — Нет, самую эту что ни на есть настоящую революцию я начинал в феврале 1917 года, в Петрограде в Волынском полку был.
Григорий насторожился. Глядя на бородача-старообрядца, трудно было представить себе солдата Волынского полка, начинавшего революцию. Александр Владимирович сразу ощетинился и молча жевал хлеб. Хозяин не заметил этого и сидел, поглощенный воспоминаниями.
Понял, что сделал тогда глупость, но не может не гордиться своей исторической ролью, — сообразил Григорий и спросил с интересом и участием: — А страшно было поднимать восстание?
Старик сразу размяк:
— Как думаешь? Первые ведь мы поднялись… жутко… вся страна неизвестно за кого, а мы начали. Потом все просто оказалось, — добавил он почти разочарованно.
— Ну, а теперь что думаешь? — не выдержал Александр Владимирович.
— Что думать-то! — посмотрел на него, приходя в себя хозяин, — Деревню жечь не дадим — и все. Лицо его опять стало жестким.
— Что про немцев слышно? — спросил Григорий. — Новгород ведь от вас совсем близко.
— Близко… только болота тут, Я так думаю, что укрепления в нашей местности и строить незачем, — в глазах забегали давешние лукавые искорки. — Немец больше по открытой местности наступает. Сначала авиацией разобьет, а потом танки пустит. Незачем им в болота лезть.
— Похоже на то, — улыбнулся Григорий, — но наше дело маленькое: велят копать, мы и копаем.
— Постойте, я вам медку вынесу.
Хозяин вышел из комнаты.
— Кулак настоящий, — недовольно пробурчал Александр Владимирович. — Как во время коллективизации уцелел!
Хозяин вернулся с глиняной миской, полной сотового меда.
— Пчел водите? — осведомился Розанов.
— Несколько ульев, для себя, — ответил старик. — Нет у вас баночки какой? Я вам к чаю отложу.
Григорий достал из мешка эмалированную кружку. Хозяин наполнил ее медом и опять скрылся с миской.
— Вот вам и революционер! — подмигнул Александр Владимирович, кладя на хлеб кусок сота. — Посуду свою не дает потому, что он старообрядец, а мы никониане поганые и миску после нас придется выбросить.
— Потому и бабы из-за котлов для рабочих спорили, — понял Григорий.
— Вот именно, — проворчал Александр Владимирович, — а еще Февральскую народную революцию делали!
Поляну пересекала черно-желтая полоса противотанкового рва. Вдоль рва, на расстоянии двух метров друг от друга, были расставлены девушки-работницы. Копали медленно и неохотно. Каждая бригада имела свой участок работы, каждая работница — свои два погонных метра рва, но это не влияло на медленный ход работы. Григорий числился старшим десятником. В его распоряжении было пять бригад с сотней рабочих. Почти каждое утро он докладывал прорабу Зускину, что за ночь вновь исчезли две-три девушки. Зускин каждый раз переживал это как личный удар; он не сердился, не возмущался уже, но съеживался и опускал глаза. Время от времени прибывали свежие пополнения; если бы их не было, работа давно остановилась бы совсем. Григорий с интересом наблюдал за происходящим. Из пяти подчиненных ему бригад одна состояла из подростков, привезенных из-под самого Новгорода, с одного завода. Ребята рассказывали, что при приближении немцев вся партийная администрация завода сбежала, захватив автомобили, продовольствие из заводского кооператива и кассу. Часть рабочих разбежалась по домам, часть не успела этого сделать и была мобилизована. Поведение властей в момент кризиса совершенно подорвало в глазах ребят престиж советской власти. Потеря связи с родными выбила из колеи, но бежать им было некуда и поэтому их бригада была одной из тех, на которую, казалось, можно бы было опереться в работе. Однако, работать подростки не хотели. Три бригады из калининских и подмосковных таяли на глазах. В итоге опорой строительства укрепленной полосы оставались «торфушки», которые не могли бежать на родину, не получив расчета и документов.
Григорий закурил и пошел вдоль рва. Результаты работы на двухметровых отрезках были очень разные: кое-где ров был почти закончен, в других местах рытье только начато. Из глубины ямы почти законченного отрезка выглянула грязная курносая физиономия пензенской торфушки. Серые глаза с мучительным беспокойством посмотрели на Григория. Григорий остановился.
— Кончаю, Григорь Павлович, — просипел хриплый, почти мужского тембра, голос. Бабенка воткнула лопату в землю, вытерла мозолистые руки о черную телогрейку и с трудом вылезла наверх. — Как там, не слышно когда нас до дому отправят?
Это был вопрос, на который не было ответа и который бабенка задавала Григорию каждый день.
— Вы уж за нас похлопочите, ведь, мы не как другие… работаем.
