— Я после этого пошел в военкомат, — сказал Григорий, — паспорт у меня по ошибке не спросили… привез его на всякий случай тебе, спрячь. Немцы придут, может пригодится доказательство, что в семье есть репрессированные. А как Алексей? — вдруг вспомнил о брате Григорий.
— Мобилизован.
Леночка зябко закуталась в одеяло.
— Так…
— А Павел бежал от ареста и скрылся. Может, уже у немцев… — Леночка посмотрела на Григория, как бы проверяя какое впечатление произведет на него это известие.
— Бежал? — переспросил Григорий.
— У него тоже начались какие-то неприятности с милицией и он скрылся… кажется около Нового Иерусалима.
— А Оля? — спросил Григорий.
— Оля осталась в Москве, не хотела мать бросить. Ike это произошло так неожиданно…
Григорий задумался.
— А стариков Осиповых разбомбило, — сказала грустно Леночка, — воздушной волной выломало окна и двери. Они сейчас приютились у знакомых.
— Вот бедняги! — вздохнул Григорий. — А о Николае ничего не слышно?
— Ничего.
Григорий почти не воспринимал этих сообщений о горе друзей, подавленный всем случившимся за последние два дня.
— Я завтра уеду в Калязин, — сказал Григорий, — а ты, как только будет можно, начинай искать Катю. Сейчас все меняется так быстро, может быть, заключенные скоро будут освобождены.
Леночка вздохнула и опустила глаза. За окном пронзительно завыли сирены.
— Пойдешь в подвал? — спросила Леночка вставая и надевая шубу.
— Не пойду. Ты сними матрац на пол и я лягу.
— Не хочешь показываться?
Леночка говорила тем же измученным голосом, как бы не замечая сирен.
— Нет, — горько усмехнулся Григорий, — просто хочу выспаться, благо НКВД во время налета арестовывать не поедет.
— Наверное не поедет, — согласилась Леночка.
— Я пожалуй тоже останусь. Бомбят слабо, прорывается по несколько самолетов.
Вой сирен смолк и сотрясая стены домов загремели зенитки.
— Есть хочешь? — спросила Леночка.
— Я тебя сам могу угостить.
Григорий достал из чемодана хлеб и кусок сала.
— Откуда это? — удивилась Леночка.
— Все колхозники нашего брата подкармливают. Ночевал в деревне, так хозяйка дала. А в Москве плохо с продовольствием?
— Плохо, — покачала головой Леночка.
— Ешь, — сказал Григорий ласково, отрезая кусок хлеба и кладя на него толстый кусок сала.
Зенитки гремели и гремели. Григорий и Леночка сидели на кровати и ели черный крестьянский хлеб со свиным салом.
Из окна мезонина был виден занесенный снегом участок перед дачей, ельник, закрывавший обрыв и, за зубчатыми зелеными верхушками, большое поле. Через поле наискось тянулась дорога к выкрашенной желтой краской станции, левее дороги виднелся санаторий, а правее — деревня. Еще правее, за деревней, был ясно виден железнодорожный мост через невидимую реку.
Павел за два месяца хорошо изучил все детали этого зимнего пейзажа. Когда окно замерзало настолько, что его трудно было отогреть дыханием, Павел открывал форточку и, подняв воротник пиджака, быстро осматривал, нет ли чего нового на снежном поле. Морозный пар густыми клубами валил в форточку, а остатки тепла улетали наружу.
Павел наблюдал не из праздного любопытства, не от нечего делать: с запада, не умолкая, доносилась глухая канонада, в любую минуту могли появиться «они», а до их прихода могло произойти что-нибудь неожиданное. Нельзя было ослаблять внимание ни на минуту.
Павел только что истопил маленькую печурку, в комнате стало сравнительно тепло, и наблюдательное отверстие в мохнатой коре инея оттаивало при первом приближении губ. Павел дохнул три раза и растер поплывшие по стеклу льдинки пальцем. Поле было пусто и спокойно. Павел посмотрел в сторону моста — никакой жизни, затем взгляд его скользнул но крышам деревни и мимо станции — ничего интересного, затем… Павел затаил дыхание и начал всматриваться. Вдоль дороги двигались фигуры: раз, два, три… десять, еще две, всего двенадцать человек в коротких серых шинелях медленно шли, то нагибаясь, то выпрямляясь. Павел не отрывая глаз от отверстия взял ощупью палку, прислоненную к стене, и три раза легонько стукнул ею об пол. Внизу раздался неясный шум, затем сильно хлопнула дверь и по лестнице дробно застучали необыкновенно быстрые, энергичные удары кованных подошв о ступени. Казалось, что так быстро могут подниматься только очень сильные, проворные ноги, не обремененные никаким телом. Дверь растворилась и сейчас же захлопнулась так, что косяк крякнул.
— Что случилось?
Павел оторвался от отверстия в инее.
— Посмотрите на дорогу.
Карие глаза излучали столько энергии, что, казалось, лед не выдержит их огня и стает со всего окна.
— Минируют!
К Павлу повернулось загорелое лицо, оттененное черной бородкой.
— Значит подходят?
Дмитрий Иванович, вместо ответа, вспрыгнул на подоконник и открыл форточку. Павел снова припал к проталине. Фигуры продолжали двигаться вдоль дороги, нагибаясь и выпрямляясь.
— Минируют! — подтвердил Дмитрий Иванович, захлопывая окно и соскакивая через стол на пол.
— Что случилось?
В дверь высунулось круглое встревоженное лицо. Серые глаза с испугом смотрели то на Павла, то на Дмитрия Ивановича.
— Заходи, заходи скорее, — трагически зашептал Дмитрий Иванович, хватая даму за руку и увлекая к окну. — Гляди; минируют, завтра немцы будут здесь.
— Что минируют? Дачи наши минируют? Я без очков ничего не вижу, — заволновалась дама.
— Зачем дачи? Дорогу минируют. Понимаешь, дорогу к станции. Значит, отступают, значит, завтра…
— У нас будет бой и нас всех убьют.
Дама отошла от окна и бессильно опустилась на диван.
— Никакого боя не может быть, ты всегда из всего делаешь истерику, Тонуля. Я тебе гарантирую, что красные отступят без боя и завтра же немцы будут здесь.
— Ты всегда все гарантируешь! Я знаю одно — мы теперь погибнем, дом сожгут и, если нас не убьют сразу, то мы либо умрем с голоду, либо замерзнем.
Дмитрий Иванович быстро заходил по комнате, нервно теребя бороду, горячо возражая и время от времени смотря на Павла полными неугасимого пыла наивными глазами.
За два месяца совместной жизни Павел привык к подобным спорам и изучил наизусть аргументацию обеих сторон. Он прекрасно знал, что Татьяна Андреевна, или Тонуля, как называл жену Дмитрий Иванович, будет говорить о том, что разумнее было эвакуироваться на Урал с заводом, на котором работал Дмитрий Иванович, что еще неизвестно, чем кончится война и что несут нам немцы, а Дмитрий Иванович будет все больше и больше, волноваться, сначала начнет доказывать, что Сталин дольше января не продержится, а потом заявит, что большевики ему за 25 лет вот как осточертели! При этом он проведет рукой по горлу и добавит: «С меня довольно; хоть с чортом, но против большевиков!» У Татьяны Андреевны в это время начнут дрожать губы, а Дмитрий Иванович скажет, что нечестно тащить его в тыл, где придется стать
