экономическая жизнь страны сразу будет парализована — наступит хаос. Наверное, со страху и злости, начнут расстреливать… Если немцы учитывают обстановку, бомбежка Москвы с воздуха может начаться сегодня же. Кого из своих можно застать дома? Да, времени мало, завтра же надо будет ехать к месту прописки. За неявку на призыв могут расстрелять. С Олей договорюсь вечером, а сейчас скорее обойти своих… надо посоветоваться.
Павел вышел из дому. На улице необычайное напряжение. Пожилые женщины с корзинками молча, торопливо и быстро запасают продовольствие. В магазинах очереди. Павел зашел в первый попавшийся кооператив. Торговля не прекращена: отпускают свободно но 100 грамм масла и по два яйца, крупа без ограничения. В следующем тоже. Очень мало разговоров, о войне. Общий тон — напряженное ожидание.
— Застать наверное можно одного Сергея Ивановича — он, конечно, пишет дома.
Павел сел в трамвай. Пожилая кондукторша, давая билет, жалостливо посмотрела на Павла и смахнула слезу. — Очевидно есть сыновья призывного возраста, — подумал Павел.
На бульваре перед домом Сергея Ивановича Павел неожиданно встретил знакомую барышню, дочь известного литературоведа, близкую к кругу Павла. Хорошенькое личико Маруси было в красных пятнах, в глазах застыл испуг. «Чего она боится? — подумал Павел. — Страх ареста хуже страха смерти!».
— Как это ужасно! — простонала девушка.
— Что? — ощетинился Павел.
— Как что? Война… столько разрушений!
— Да, сегодня же могут начать бомбить Москву, — зло ответил Павел.
— Москву?… — Маруся смешно вытаращила глаза, — это невероятно! Противовоздушная оборона такова, что…
— Что бомбить могут начать в любой момент, — перебил Павел, раздражаясь от наивной глупости Маруси.
Глаза девушки расширились:
— Так вы думаете, что немцы… что они могут взять Москву?
— Через полтора-два месяца или проиграть войну, — вырвалась у Павла фраза, значение которое он сам тогда не мог оценить полностью.
— Тоже советская патриотка! — ворчал про себя Павел, поднимаясь по лестнице к Сергею Ивановичу, — Советская власть затрещит теперь как эта, не ремонтировавшаяся 25 лет лестница.
Старик работал, но при входе Павла вскочил ему навстречу.
— Началось, — сказал Павел переступая порог комнаты.
— Началось, — кивнул Сергей Иванович.
— Что же теперь будет по-вашему? — спросил Павел.
— Не так это легко сказать, — мрачно посмотрел из-под очков Сергей Иванович.
— Я думаю, что все неясно, кроме одного: советской власти больше не будет, — сказал Павел.
Раздражение, вызванное разговором с Марусей, быстро проходило. Сергей Иванович неопределенно покачал головой. Павел понял, что в профессоре борются очень разноречивые чувства.
— Любую иностранную оккупацию будет легче свергнуть чем режим типа сталинского, — сказал Павел, — он ведь тоже оккупация. Так или иначе, но вопрос должен быть решен в течение этого лета.
— Англия и Америка, конечно, поспешат большевикам на помощь, — стал как бы думать вслух профессор. — Помощь эта придет не сразу. У немцев будет, примерно, год времени. Максимум, что они смогут сделать за лето, это взять Москву и пройти сотню-другую километров к Уралу. Большевики отступят в Сибирь и, конечно, не сдадутся — им страны и людей не жалко.
— И самое страшное — это попасть с большевиками в Сибирь, — добавил Павел.
— В Сибири будет плохо, — согласился Сергей Иванович, — но исход войны решится здесь. Все будет зависеть от того, как поведут себя немцы на занятой территории.
В дверь постучали.
— Петр Александрович Рогов и Павел Александрович Истомин — бывший офицер и бывший концлагерник. Можете друг другу доверять, — сказал Сергей Иванович.
Павел пожал очень сильную мозолистую руку вошедшего.
— Вот пришел посоветоваться… как же это теперь будет? — заговорил Рогов сиповатым голосом, поворачивая к Сергею Ивановичу растерянное лицо.:— Как же это так: в 14-ом году дрался против этих самых немцев и считал этих самых большевиков предателями, потому, что они… это самое… в запломбированном вагоне и долой войну… а теперь немцы избавлять идут и мы, значит, это самое, как Ленин… — Рогов замолчал, не находя слов для продолжения своей мысли и посмотрел на Павла и Сергея Ивановича детски наивными, жалкими глазами.
— Так вы тоже, Петр Александрович, может быть добровольцем в Красную армию пойдете? — невольно улыбнулся Сергей Иванович.
— Что вы, с ума сошли? Нет, уж лучше немецкий унтер-офицер, чем это самое… комиссары, — ужаснулся Рогов. — Только, — добавил он прежним растерянным током. — Докатились мы с товарищами… ждем немецкого фельдфебеля, как ангела-избавителя!
Бог даст избавимся зараз от тех и от других, - ласково обнял его за плечи Сергей Иванович. — Россию легче поработить изнутри, чем захватить извне путем открытого насилия.
— Ну, я пошел, — обратился Павел к Сергею Ивановичу. — Насколько я понимаю, пока задача сводится к одному -- не попасть на зиму в Сибирь, так ведь?
По-моему, так, но ты как-нибудь снесись со мной еще недели через две, все станет гораздо яснее, - Сергей Иванович крепко обнял Павла.
— Эти «милостивые государи» наверное войну проиграют, — выходил из себя Алексей Сергеевич, — но нам от этого не легче. Если немцы победят большевиков, война не кончится: они нас же заставят драться против Англии и Америки, а самое главное — немцы наш старый, национальный враг.
— Не кричи так, — мягко, но настойчиво перебил отца Николай, — успокойся немного… мне надо очень серьезно поговорить с Павлом.
Павел, после того, как его пытались завербовать в агенты для слежки за Николаем, почти не бывал у Осиповых и поэтому ему казалось, что недавно такая привычная и родная обстановка их комнаты выглядела теперь как-то иначе.
Пройдя вслед за Николаем в нишу — обычное место конфиденциональных разговоров, — Павел подошел к окну. Женщины с корзинками по-прежнему деловито и непрерывно запасались продовольствием. В их молчаливой муравьиной суете было что-то трагическое и страшное. Это были первые отзвуки разразившегося на далекой границе урагана.
— Сберегательные кассы переполнены, — сказал Николай.
Откуда он все так быстро знает? — подумал Павел и пристально посмотрел в лицо друга.
Миндалевидные глаза Николая были, как всегда, спокойны, только на лбу появилась новая складка. - Не легко даже ему дается ожидание ареста, продолжал думать Павел. Сели. Николай говорил, а Павел слушал и удивлялся, как он в сущности мало знал этого, казалось бы, такого близкого, человека. Мысли Николая были ясные и логичные, но в первый день войны Павел меньше всего ожидал услышать именно это.
— Немцы идут не только со свастикой, но и с крестом, — говорил Николай. — Они объявили нечто вроде крестового похода. Очень вероятно, что это неискренно, но с другой-то стороны ведь открытое безбожие! Такие люди, как папа, могут сколько угодно волноваться, но защищать большевиков нам нельзя… Если меня призовут, я открыто заявлю об этом.
Павел невольно вздрогнул — настолько идея открытого выступления перед принципиально беспринципной властью показалась ему нелепой.
— За открытый отказ меня конечно расстреляют и поэтому я решил скрыться, — продолжал Николай.
Это уже было понятнее и вздох облегчения вырвался у Павла.
— Да, но куда же ты скроешься? Неизбежно будут карточки, голод. Тебя не то, что спрятать, а прокормить никто не сможет, — сказал Павел.
— У нас уже все заранее приготовлено, — ответил Николай. — Я уеду из Москвы на север. Другого
