командир взвода. Ясно, что окапываться поздно, надо поставить минометы и скорее стрелять. Земля мягкая и при первом выстреле плита сильно уйдет в землю. Придется переставлять прицел.
— Скорее, скорее! — шипит над ухом Григория старшина. — Ставь здесь.
— Здесь нельзя: ветки прямо над дулом, — шепчет Григорий.
— Ставь я тебе говорю! — шипит старшина и начинает ругаться.
Идиот! — думает Григорий. — Как только поставим, сам увидит, что стрелять так нельзя: мина заденет ветки и разорвется над головой.
— Ставь, сволочь!
Григорий с лихорадочной быстротой расставляет при помощи туляка двуногу-лафет.
— Ну, сам теперь видишь?
Старшина видит. Лицо его искажается безобразной гримасой.
— Скорей переставляй!
— Только бы комсомольцы подождали, — думает Григорий.
Бам, бам! Комсомольцы не дождались, Секунда жуткого, напряженного молчания и ровный грубый голос майора откуда-то сверху из зелени: — Недолет метров на двести, ротозеи!
Скорее, скорее! Двунога уперта в землю, Григорий наводит. Ствол медленно идет вверх и в сторону. Точность и хладнокровие: от этого зависит жизнь, Хлещущий гул разрывов. Это не один миномет, это целый батальон, это то, чего боялся Григорий. Мягкая, влажная земля, затоптанные зеленые травинки. Сбоку туляк лежит и не шевелится, сзади, упираясь головой в пятки Григория, распластался Ким. Кажется живы! Эхо замолкло. Зловещая тишина. Нет, это еще не так близко, это перелет или недолет. Лежать здесь бессмысленно. Ну и что же, когда-нибудь надо умирать! Григорий встает на одно колено. Голова пустая. Григорий наводит. Туляк приподнимается и берет в руки мину. Старшина тоже приподнимается на локте и, стараясь говорить так, чтобы не дрожал голос, спрашивает:
— Можно открывать огонь, товарищ майор?
— Сложить миномет и отойти! — слышится из кустов спокойный голос майора.
Григорий, ничего не понимая, быстро разбирает миномет, берет ствол и ныряет под свешивающиеся ветки. Слева стоит брошенный миномет, Навстречу Григорию из глубины леса идет Козлов, за ним вереница комсомольцев. Вслед им слышится голос майора:
— Вернуться к миномету, выдвинуться на двести метров вперед и занять позицию.
Григорий поднимается на тропинку. У поворота майор и командир взвода стоят и курят.
— Молодцы, — говорит майор полунасмешливо: не струсили и не разбежались, как комсомольцы, Можете идти в расположение части. Идите с ними, — обращается майор к комвзводу, а тех за трусость мы с командиром роты еще погоняем.
Только теперь Григорий понимает, что никакого немецкого миномета не было и вся история с особым заданием выдумана для тренировки.
Глава двенадцатая.
КОНТРНАСТУПЛЕНИЕ
Через Москву катились эшелон за эшелоном. На фронте, между Можайском и Ржевом, готовилось советское контрнаступление, Дивизию Григория погрузили за Сухиничами, Москву эшелон огибал по Окружной железной дороге. Прибыли ночью. Григорий успел сбегать к железнодорожникам и узнать, что все эшелоны идут через одну и ту же станцию окружной железной дороги. Тут же в железнодорожной будке был телефон, и Григорий позвонил Леночке. От Кати не было никаких известий. Леночка обещала прийти, хотя официально в этот час ходить по Москве было запрещено, но посты состояли из обыкновенных красноармейцев и Леночка была уверена, что ее пропустят.
— Иди скорее, — подбежал к Григорию один из железнодорожников, — ваши офицеры эшелон проверяют.
Григорий выскользнул из будки и, сделав несколько шагов, натолкнулся на командира роты.
— Что тут за хождение! — набросился ротный на Григория.
— Ходил оправляться, товарищ старший лейтенант, — ответил Григорий и исчез в темноте.
Переброска войск производилась в строжайшей тайне и когда на путях станции окружной железной дороги, где вторично остановился эшелон, появилось несколько женских фигур, начальник эшелона был в панике, Помимо Григория, два лейтенанта-москвича успели позвонить родным по телефону. Несмотря на недовольство начальства, виновных не наказали и разрешили пойти к своим. Свидание с Леночкой было мимолетным, Она еще больше похудела.
— Плохо? — спросил Григорий.
— Голодно, — ответила Леночка.
Григорий хотел еще раз спросить о Кате, но не смог и отвернулся, чтобы скрыть слезы.
— Я окончательно решил переходить, — сказал он, беря себя в руки и пристально глядя на сестру.
Леночка скорбно посмотрела на брата, Григорию показалось, что она его не одобряет. Он раздраженно добавил:
— Другого выхода я не вижу.
Леночка поняла состояние брата и в глазах ее появился испуг.
— Конечно, переходи, Гриша, — зашептала она скороговоркой, — я понимаю, что там не одна Катя… — Леночка не назвала слова концлагерь, -— делай как лучше, только, — Леночка запнулась, — не поздно ли уже?
— Надеюсь, еще не поздно.
— По вагонам! — крикнул чей-то голос.
Леночка припала к Григорию и, не стесняясь окружающих, быстро его перекрестила.
— Прощай, Леночка! — крикнул Григорий уже из двери вагона.
Выгрузили под Можайском ночью. Через город прошли строем с песнями. Колебались головы, поднималась пыль и тонкий, надрывной тенор запевал песнь о вороне, который с поля битвы унес «руку белую с кольцом». Глухо подхватывал хор. Все чувствовали, что идут на смерть. Из домов выходили кое-как одетые люди и застывали у порогов. Пройдя несколько улиц, повернули направо и вышли в поле. Перед самым рассветом остановились в лесу, вырыли окопы и спали весь день. Среди дня прибежал политрук и куда-то вызвал Козлова и весь комсомольский расчет. В это время пошел дождь. Григорий забрался под густую ель и задремал. Разбудил его крикливый голос комиссара батальона. Комиссар начал проявлять себя в пути. Тощий, узколицый и истеричный, он появлялся то тут, то там верхом на лошади и мучил красноармейцев глупыми распоряжениями: то подгонял отстающих, то заставлял окапываться на привалах, а когда окопы бывали готовы, переводил на новое место, Теперь комиссар нервничал, давая какие-то инструкции комсомольцам, Григорий не стал слушать и заснул опять. Окончательно проснулся он, когда Козлов потянул его за ногу.
— Иди-ка сюда скорей, — шептал таинственно комсорг.
Григорий с трудом открыл глаза и вылез из чащи. Лицо у Козлова было торжественное. Когда отошли за густой ельник, Козлов достал из кармана листовку.
— Немцы разбросали, комиссар совсем распсиховался: посылал нас собирать. Читать, конечно, запретили, а я одну спрятал. Надо скорее прочесть и закопать.
Григорий жадно прочел неотчетливо напечатанный оттиск. Сын Сталина попал к немцам и призывал красноармейцев переходить. Писалось о хороших условиях жизни в плену, о сытном пайке. В конце листовки был пропуск на русском и немецком языках. Ни слова о самом главном: о будущем России и о борьбе с большевиками.
— Сына Сталина не тронули…, значит и нам нечего бояться, — сказал Козлов, комкая листовку, но и в его голосе было сомнение и разочарование. Ушли разными путями, закопав листовку.
— Слышишь, никому ни слова, — попросил Козлов на прощание, — мы с тобой друг дружку понимаем.
