разные стороны подбитые танки. В начале бугра, поднимавшегося к немцам, была русская передовая, и там, около отдельных окопчиков, копошились люди, невидимые за выгибом бугра немцам и видимые, как на ладони, Григорию.
— А всё-таки пехоте еще хуже, чем минометчикам, — сказал Григорий, опять садясь на ящик с минами и беря ствол в руки.
— Зато скорей отмучиваются, — возразил Вася. — А как по-твоему, Гриша, — вдруг посмотрел он на Григория совсем серьезным взрослым взглядом, — ты всё-таки человек образованный, скажи: ну побьем мы немцев, будет народу какое облегчение или нет?
Григорий хотел ответить, но…
Безмерное пространство черно-желтой земли уходило в обе стороны ровным полукругом. Где-то вертелись черные круги. — Что это? Умер я или… как болит грудь! Стальной обруч сжал ее от плеча до плеча… Черные точки замелькали перед глазами Григория. — Зачем я вижу всё это? — подумал он и пришел в себя.
Серые облака деловито неслись по небу. Воронка от снаряда была совсем не такой большой. Грудь болела и к горлу подступала тошнота. — Целы ли ноги, и вообще что от меня осталось? Григорий попробовал пошевелиться, ноги сначала не двигались. — Это земля и ствол миномета придавили колени… немцы засекли наш миномет, сейчас может быть еще один снаряд! Ужас охватил Григория, он напряг все силы и закричал:
— Помогите!
Никто не отозвался.
А где Вася? — вспомнил Григорий. — Надо скорее бежать! Справа овражек, всего 200 метров, там блиндаж ротного санитара.
Нечеловеческим усилием Григорий высвободил ноги, перевернулся и пополз через край воронки. Под руку попался кусок чего-то мягкого и мокрого. Григорий инстинктивно отдернул руку. Перед ним лежал кусок окровавленной шинели, часть воротника и плечо.
Какие у него были худые, жалкие плечи! — вспомнил Григорий, почему-то поднял окровавленную тряпку, встал на ноги и, пригибаясь к земле, чувствуя слабость во всем теле, побежал направо к оврагу.
Спустившись в овраг, Григорий сел на землю, чтобы перевести дух, но долго сидеть ему не пришлось. То и дело над оврагом и в овраге рвались снаряды. Это не было обычной перестрелкой, это была артиллерийская подготовка. Несмотря на огонь противника, во всех щелях оврага копошились люди. Двигались они, как тени: вялые, безразличные. Никто не обращал на Григория внимания, а он сидел, не в силах побороть слабость. В ушах так шумело, что столбы земли, поднимаемые взрывами, воспринимались только зрительно, как в немом кино. Вот такой столб поднялся совсем близко, метрах в пятидесяти. Снаряд угодил рядом с блиндажом и блиндаж рухнул. Из кучи выкарабкались два солдата, вскочили на ноги и стали разгребать кусками досок землю около самой воронки. Через мгновение из ямы появилась голова человека.
Как бы меня не добили! Григорий с трудом встал и пошел по оврагу. Поровнявшись с разбитым блиндажом, он увидел выкопанного. Худой, как мумия с узким лицом на тонкой шее, с выпученными глазами. На лице ни тени радости, безразличие и оцепенение.
Блиндаж санитара, двадцатилетней девушки, оказался разбитым, а сама она лежала контуженной в блиндаже ротного командира.
— Заходи к нам! — услышал Григорий голос Козлова. — Мой миномет разбит, так я сейчас при командире роты.
В блиндаже командира роты горела керосиновая лампа. На полу без сознания лежала санитарка. За маленьким столиком сидели командир роты и политрук.
— Ты чего пришел? — спросил командир роты.
— Миномет разбит, я контужен, подносчик убит.
— А командир расчета?
— Не знаю где, — ответил Григорий.
— Так ты чего же пришел?
— Как чего? — возмутился Григорий. — Я контужен, к санитару и пришел.
— К санитару? — загоготал командир роты, — а Нюрка сама контужена. Когда ее хватило, то сначала всё «мама» кричала, теперь лежит без сознания. А это ты что с собой таскаешь?
Григорий только теперь заметил, что продолжал держать в руке обрывок шинели и кусок плеча Васи.
— Козлов, выброси! — в голосе командира роты появилась нотка удивления после того, как он рассмотрел принесенный Григорием предмет.
Взрывы снаружи в это время затихли.
— Козлов, сбегай узнай, что осталось от третьего взвода, а ты можешь идти в санчасть, — обратился ротный к Григорию.
— Можно немножко отдохнуть? — попросил Григорий.
— Сиди, — разрешил политрук, начавший обретать дар речи после прекращения канонады.
— Захвати из блиндажа мой вещевой мешок и котелок, — попросил Григорий Козлова, садясь у входа на пол.
— Если в полку будут расспрашивать, что у нас делается, — обратился ротный к Григорию, — передашь, что приказ товарища Сталина не отступать ни на шаг выполняем, а подробности передам по полевому телефону, когда связь будет восстановлена.
Вечерело, когда Григорий, пригибаясь к земле и стараясь идти как можно быстрее, взобрался на бугор, где стоял танк и лежал убитый немец. Нырнув в блиндаж под танком, Григорий вздохнул свободнее. Тогда ночью, когда он шел с политруком, было безопаснее. Днем немцы могли открыть огонь и по одному человеку. Но никто огня не открывал. Было тихо, так тихо, что Григорий слышал стук собственного сердца. Сначала эта тишина сладко охватила Григория. В углу блиндажа оказалось сено и он с наслаждением лег, но в следующее мгновение беспокойство подняло его. — А вдруг я сгоряча смог сюда дойти, а полежу, успокоюсь и ослабею. Покурю и пойду, — решил Григорий. Махорка показалась горькой и вызвала тошноту. — Плохо дело, всё внутри разбито. Вспомнился Вася. Страшно даже, как они относятся к покойникам! Григорий вспомнил, как равнодушно Козлов взял у него из рук окровавленный комок и, высунувшись в дверь, швырнул далеко на другую сторону оврага. Как обессмысленна смерть и во что превращается жизнь при таком отношении к смерти! Григорий вылез из блиндажа и побрел в тыл. Скоро начался спуск. Когда Григорий начал спускаться по противоположной от фронта стороне холма, его охватило радостное чувство безопасности. На голой ветке тоненькой березки защебетала синичка. Григорий остановился около нее. Черные, как бусинки глазки, задорный хохолок. На передовой птиц не было. Григорий улыбнулся и пошел бодрее по дороге к реке. Впереди показалась переправа для пешеходов: деревенский мостик в одну доску с перилами из жердей… Около мостика стоял красноармеец с винтовкой на плече: заградительный пост. Ощущение радости пропало. Надо было взять из части какой-нибудь документ о контузии, тем более, что иду без винтовки. Санитарные пункты принимают легко раненых только с личным оружием… Мостик приближался. Надо идти уверенно и независимо, — решил Григорий, — в конце концов, чего я боюсь? Солдат был очень похож на чекиста, который в 1930 г. арестовывал Григория: плюгавый, подлый, но что-то уж очень маленький. Даже контуженный Григорий легко бы с таким справился. — В самом деле, кругом никого, можно его придушить и в реку: одним мерзавцем меньше станет! Солдат глядел на Григория неприятно-знакомыми глазами и молчал. — Боится, — понял Григорий, — для него, как для приезжих агитаторов фронт начинается там, где для нас он кончается. На сотню метров дальше он во власти любого красноармейца, сотню метров за ним начинается тыл и произвол власти… Солдат ничего не сказал Григорию и Григорий ничего не сказал солдату.
Идя над рекой, Григорий вздохнул с горечью: вместо одной тяжести, на сердце налегла другая.
Совсем в темноте Григорий нашел санитарный пункт своего полка. Пункт уютно устроился подальше от противника на берегу реки, верстах в шести от передовой. Неудивительно, что на пункте не было ни одного раненого. Молодой ловкий врач в новенькой чистой шинели даже не стал осматривать Григория.
— Сегодня переночуете у нас, — сказал он вежливо, — а завтра мы вас отправим в санитарный
