действительно умирают, вы ведь видите это. И сейчас, когда это вот-вот случится, от родительского тела отрываются частички. Эти частички обретают свободу, Дейсейн. Наш скальпель — это и есть Джасперс. Подумайте над этим! Вы ведь жили там. Это Виргилиева осень… сумерки цивилизации.
Паже отодвинулся от Дейсейна и внимательно посмотрел на того.
Дейсейна же очаровали слова доктора. В этом человеке сохранилась некая сущность, не поддающаяся действию времени — могущественная, накладывающая свой отпечаток на всё окружающее. Над воротником белого халата вздымалась египетской формы голова, выдававшиеся скулы, нос времён Моисея. Белые ровные зубы виднелись меж тонкими губами…
Появившаяся на губах Паже улыбка выражала непоколебимое упрямство человека, которого невозможно в чём-либо переубедить. Его взгляд с восхищением скользил по местности, охватывая теплицы и людей, сновавших вокруг.
И в этот момент Дейсейн понял, для чего он был послан сюда. Не просто для того, чтобы составить отчёт по рыночной экономике Сантароги. Марден был прав в своих предположениях. Он здесь для того, чтобы сломать эту систему, уничтожить её.
Вот здесь происходит обучение детей сантарожанцев. Детский труд. Паже, похоже, ничуть не волновало, сколько тайн откроется здесь перед Дейсейном.
— Поехали, — сказал Паже. — Я вам покажу нашу школу.
Дейсейн покачал головой. Что может случиться с ним там? Случайный толчок в окно? Неожиданный удар в спину, нанесённый ребёнком?
— Я… мне нужно подумать обо всём увиденном, — произнёс Дейсейн.
— Вы уверены? — Слова Паже прозвучали как вызов.
Дейсейн подумал о неприступном аббатстве средневековья, воинах-монахах, которые разительно напоминали Паже и его долину в своей уверенности, позволявшей им бросить вызов внешнему миру. «Но в самом ли деле они имеют эту уверенность? — спросил он себя. — Или же они актёры, загипнотизированные действием представления, которое разыгрывают?»
— Вы просто плыли по течению, — заметил Паже. — Вы никогда не боролись ни с чем. У вас даже не развит тот наивный взгляд на вещи, который позволяет видеть Вселенную, не замутнённую всяким философским хламом прошлого. Вас запрограммировали и послали сюда сломать нашу систему.
Дейсейн побледнел.
— Запрограммированность означает предубеждённость, — продолжал Паже. Потому что предубеждённость подразумевает отбор и отталкивание от себя мыслей, а это и есть запрограммированность. — Он вздохнул. — Мы с вами возимся только из-за нашей Дженни.
— Я прибыл сюда с чистой совестью и открытой душой, — сказал Дейсейн.
— Без предубеждения? — Паже поднял глаза.
— Значит, вы соперничаете с… группами из внешнего мира, доказывая, чей путь правилен…
— Соперничаете — это слишком мягко сказано, Дейсейн, — перебил Паже. Сейчас ведётся гигантская битва за право контроля над человеческим сознанием. А мы — здоровая клетка, окружённая больными. На карту поставлены не человеческие разумы, а их сознание, способность понимать происходящее. Это не борьба за рынки сбыта. Не заблуждайтесь на этот счёт. Это борьба за то, что считается самым ценным в нашей Вселенной. Там, во внешнем мире, ценностью считают то, что можно измерить, подсчитать или составить в виде таблиц. Здесь же мы пользуемся другими стандартами.
Дейсейн почувствовал угрозу в словах Паже. Маска притворства была сброшена. Доктор обозначил стороны в этой войне, и Дейсейну показалось, что он оказался между этих воюющих сторон. Он понял, что никогда раньше не оказывался в более опасном положении. Паже и его друзья контролировали эту долину. Инсценировать несчастный случай для них не составляло никакого труда.
— Нанявшие меня люди, — начал Дейсейн, — считают…
— Люди! — фыркнул презрительно Паже. — Они там… — он указал рукой за холмы, которые окружали долину, — уничтожают среду обитания. Они превращаются в нелюдей, уничтожая природу! Вот мы — люди! — Он ударил себя в грудь. — Они же — нет. Природа — она общая, для всех. Радикальные изменения в среде обитания означают, что её обитателям тоже придётся измениться, чтобы выжить. Нелюди во внешнем мире изменяются, чтобы выжить.
Дейсейн удивлённо уставился на Паже. Да, конечно, так оно и есть. Сантарожанцы — консерваторы… они не изменяют свой образ жизни. Он сам тому свидетель. Но Дейсейна отталкивала его фанатичность, религиозный пыл. Итак, ведётся битва за человеческие разумы…
— Вы, наверное, говорите себе, — начал Паже, — что у этих придурков-сантарожанцев есть некая воздействующая на психику эссенция, которая превращает их в нелюдей.
Эти слова настолько напоминали его мысли, что Дейсейн замер в страхе. Неужели они способны читать мысли? Может, это побочный эффект действия эссенции Джасперса?
— Вы сравниваете нас с неумытыми, неотёсанными потребителями ЛСД, продолжал Паже. — Чудаки, говорите вы. Но вы сами подобны им — не способны понимать происходящее. А мы всё осознаём. Мы воистину освободили свой мозг от всяких оков. У нас сильнодействующие лекарства. Это всего-навсего виски, водка, аспирин и табак… и, ах да, ЛСД — вот они, наши самые сильнодействующие лекарства. Но вы должны заметить разницу. Виски и другие депрессанты делают субъекта послушным. Наши лекарства освобождают человека от животных инстинктов, подавить которые никогда не удавалось… до последнего времени.
Дейсейн взглянул на теплицы.
— Да, — произнёс Паже. — Посмотрите туда. Именно здесь мы подавляем животное начало в человеке.
Потрясённый тем, что услышал, Дейсейн вдруг осознал, что теперь ему не позволят покинуть долину. О возвращении теперь не могло быть и речи. В том состоянии, в котором сейчас пребывал его разум, для сантарожанцев был только один выход: убить его. Всё дело было лишь в том, поняли ли они это? Принимают ли они подобные решения сознательно? Или же они действительно действуют на уровне инстинктов?
Дейсейн понимал: если он преодолеет душевный кризис, он найдёт выход. «Есть ли возможность избежать смерти?» — спросил он себя. Пока он размышлял, не зная, что же ему делать, Паже обошёл вокруг грузовика и забрался на сиденье рядом с Дейсейном.
— Раз вы не хотите ехать со мной, — сказал он, — то я поеду с вами.
— Вы поедете со мной?
— К моему дому, клинике. — Он повернулся лицом к Дейсейну и внимательно посмотрел на того. — Я люблю свою племянницу, понимаете? И я не хочу, чтобы она страдала, если в моих силах предотвратить это.
— А если я откажусь?
— Ах, Джилберт, да вы заставите рыдать даже ангела. А мы не хотим рыдать, ясно? Мы не хотим, чтобы Дженни плакала. Неужели вам наплевать на неё?
— Меня кое-что тревожит в…
— Когда начинается тревога, заканчиваются расспросы. У вас тяжёлая голова, Джилберт. А тяжёлая голова вызывает боль в спине. Давайте поедем в клинику.
— И какого же рода смертельную ловушку вы устроили мне там?
Паже в ярости уставился на него.
— Смертельную ловушку?
Стараясь говорить как можно более рассудительным тоном, Дейсейн произнёс:
— Вы пытаетесь убить меня. Не отрицайте это. Я…
— Вы омерзительны, Джилберт. Когда это мы пытались убить вас?
Дейсейн глубоко вздохнул, поднял правую руку и начал загибать пальцы, перечисляя несчастные случаи, которые едва не произошли с ним, пока его пальцы не сжались в кулак. Он не упомянул только об инциденте с Пити Йориком… и то — лишь потому, что обещал это.
— Несчастные случаи! — воскликнул Паже.
— Мы оба знаем, — возразил Дейсейн, — что в вашей долине очень редко происходят настоящие несчастные случаи. Большинство происшествий, которые мы называем несчастными случаями, на самом деле бессознательное насилие. Вы вот сказали, что у вас раскрепощённое сознание. Так воспользуйтесь
