республиканцу, который теперь ожидает своего смертного приговора.
Пока идет война, каждый испанец, имеющий влияние в правительственных кругах Италии, становится на вес золота. Контакты Джерарда Массагуэра с итальянским Верховным командованием сделали его заметной фигурой среди националистов.
Как когда-то он говорил Мерседес Эдуард, войны выигрывают деньги.
Но именно денег-то Франко и не хватает. Десятки тысяч элитных, великолепно подготовленных итальянских и немецких «волонтеров» бесконечным потоком прибывают в Испанию, дабы пополнить ряды его армии. Столь же интенсивно поставляется и вооружение. Но за все это надо платить. И тут находится простое и эффективное решение.
Создается Итало-испанская инвестиционная компания, которая и берет на себя финансирование иностранной помощи. Дело это очень деликатное. Так, поставка военной техники осуществляется лишь через определенных лиц. Таких, как Джерард Массагуэр, которому специально для этой цели выделены один из самых больших офисов и один из самых шикарных лимузинов.
Есть у него свои люди и в военно-промышленном комплексе нацистской Германии.
В итоге товарооборот осуществляемых им торговых операций скоро перевалит за двести миллионов долларов. И он вправе надеяться, что к концу войны станет обладателем баснословного состояния.
Но в то же время Джерард остается потрясающим мужчиной со всеми признаками наслаждающегося человека. Хотя он вовсе не хочет, чтобы его считали щеголем, его регулярные поездки в Рим и Берлин позволили ему пополнить свой гардероб дорогими костюмами, совершенно недоступными в Испании. А его встречи с Гитлером и Муссолини добавили ему презентабельности и престижа, столь высоко ценимых в обществе и деловых кругах.
Изысканно одетый, преуспевающий, обладающий огромной властью, Джерард Массагуэр наживается на этой войне. Его войне.
Сан-Люк
Через два дня, во время обеда, бомба наконец взорвалась.
– Я собираюсь записаться добровольцем, – сказала Мерседес Франческу и Кончите. – Хочу вступить в милицию.
– Мерче, доченька, ты что! – Матильда увидела, как побледнело и исказилось гримасой боли лицо Кончиты. – Ты не сделаешь этого!
– Я должна! Не могу сидеть сложа руки, когда Испания находится на краю пропасти!
– Испании ты все равно не поможешь, – с чувством проговорила Кончита, слегка дотрагиваясь до плеча дочери. – Что ты будешь делать в милиции? Арестовывать и расстреливать ни в чем не повинных отцов семейств?
– Я обязана, мама. Из одного только Палафружеля ушли добровольцами сотни молодых людей. Должен же кто-то защищать Республику…
– Но только не восемнадцатилетние девчонки!
– Я уже взрослая женщина, – мягко произнесла Мерседес и взяла мать за руку. – И я должна идти туда, куда зовет меня долг.
– Франческ! – взмолилась Кончита. – Ради Бога, ну скажи хоть ты ей!
Франческ оторвал взгляд от тарелки. Его синие глаза остались все такими же яркими, хотя прорезанное морщинами лицо выглядело усталым, а голову и бороду посеребрила седина.
– Ты уже взрослая, это верно, – хриплым голосом начал он. – Никто не может тебе запретить поступать по-своему. Но в то же время ты еще очень молода. И нужна здесь. Подождала бы ты с полгодика, Мерседес.
– А зачем ждать-то? – воскликнула она. Ее смуглые щеки зарделись.
– А затем, что от этого, может быть, будет больше пользы нашему делу, нежели от твоего необдуманного отъезда. – Говоря это, Франческ растирал свою больную ногу. В последние дни она сделалась почти совсем бесполезной, и без костылей он шагу ступить не мог. – Конечно, мы все должны что-то предпринимать. И я тоже ломаю голову, каким будет мой собственный вклад. – Он на несколько секунд замолчал. – Русские собираются прислать нам танки и броневики. Понадобятся люди, разбирающиеся в технике. Меня уже попросили вступить в милицию, чтобы помочь им организовать моторизованный полк. Обещали даже присвоить офицерское звание…
– Папа! Вот здорово! Мы будем сражаться бок о бок. – Сияя, она повернулась к матери. – Ты знала об этом, мама?
Кончита молча кивнула.
– Не знаю, соглашусь ли я, – устало продолжал Франческ. – Возраст все-таки. Да и нога вот.
– Но ты же им нужен!
– Они за соломинку готовы хвататься, – печально сказал он. – В их трудном деле пятидесятилетний калека будет им только обузой. – Пронзительным взглядом он посмотрел на Мерседес. – Точно так же и ты, Мерче. Подумай, может ли восемнадцатилетняя девочка действительно помочь милиции. Или ты только добавишь ненужных проблем и опасностей мужчинам, которые должны сражаться с врагами.
Мерседес отчаянно затрясла головой.
– Все не так сложно, папа. Они ждут от нас любой помощи. И, если Испания зовет, мы должны идти.
– Это ты во всем виноват! – набросилась на мужа Кончита. – Ты забил ей голову своей дурацкой идеологией. Вот, полюбуйся! Полюбуйся, чего ты добился! О, Мерче! – у нее на глазах заблестели слезы. – Я не могу потерять вас обоих!
– Повремени, Мерче, – попросил Франческ. Когда он старался говорить ласково, его голос делался совсем хриплым. – По крайней мере, до тех пор, пока не определюсь я. Если мне придется уехать, ты должна остаться со своей матерью. Нельзя же ее бросить одну, да еще в такие времена.
Лицо Мерседес снова вспыхнуло, затем побледнело. Ее длинные ресницы опустились.
– А если я решу остаться, – закончил Франческ, – можешь ехать, куда захочешь.
– Как ты думаешь, зря я осталась? – спросила Мерседес у Матильды, когда в ту ночь они вдвоем лежали в темноте. – Разумеется, ты не на моей стороне, но все же, не кажется ли тебе, что мне следовало уехать?
– Я ни на чьей стороне, – ответила Матильда. – И я думаю… я думаю, ты такая благородная! Но твоя мать… у меня разрывается сердце, когда я вижу, как она страдает.
– У меня что ли не разрывается? – зло сказала Мерседес. – Просто я ничего не могу сделать с собой. Я слышу, как бьют барабаны, они зовут меня. И я не вправе не замечать этого призыва. Я должна идти. – Ее голос взволнованно задрожал. – Помнишь 31-й год? Как тогда народные массы стихийно, лишь по зову сердца, взялись за оружие, чтобы защитить Республику? Это было восхитительно. Вот и сейчас происходит то же самое, Матильда. Десятки тысяч людей рвутся в бой. И цель у них одна. Победа!
Матильда робко протянула руку и коснулась волос Мерседес. Порой она чувствовала себя такой старой рядом с этой без умолку говорящей о войне и насилии восемнадцатилетней девушкой. И еще Мерседес вызывала у нее какой-то душевный трепет, какое-то непонятное волнение. Она была созданием, которое никогда даже не снилось Матильде ни в продуваемом солеными ветрами Сиджесе, ни в тишине монастыря. В эти последние дни она страстно молилась за Мерседес. Правда, она молилась и за приютившую ее Кончиту, и даже за самого Франческа; но все-таки больше всего – за Мерседес.
– Но ты ведь нужна и своим родителям. Подумай, что сказал твой отец.
– Хочешь, я открою тебе один секрет? – проговорила Мерседес, глядя в темноте на Матильду. – Он не мой отец.
Чиркнув по подушке остриженными волосами, монашка повернула голову.
– Не твой отец?
– Я не рассказывала этого ни одной живой душе, – зашептала Мерседес. – Он вырастил меня, воспитал. Дал свое имя. Но мой настоящий отец…
– Кто? – Матильда затаила дыхание. Мерседес тихо засмеялась.
– Ты не поверишь.
– Поверю! И никому не скажу, даже под страхом смерти!
– Джерард Массагуэр.
