Алдо натянул на себя испачканную кровью сорочку, прикрыл ее пиджаком Энцо, оказавшимся для него изрядно великоватым. Он сунул здоровую руку в карман и тут же воскликнул:
— Ты только взгляни на это!
На ладони его Джино увидел две пачки денег. В каждой оказалось по тысяче замусоленных однодолларовых купюр.
— Наверное, он просто забыл их вытащить, — сказал он.
— Или это, или он оставил их для нас, — предположил Алдо.
— Это не для нас, — резко перебил его Джино. — Деньги мы вернем ему. Положи.
Но он знал, что Энцо умышленно оставил пачки долларов в кармане. В конце концов, две тысячи — неплохая цена за убийство, а?
Вернувшись в Нью-Йорк, Джино продолжил разрабатывать свои планы. Жизнь коротка. Теперь-то он очень хорошо понимал это. О бренности земного существования напоминали и газетные заголовки.
«ПЯТНАДЦАТЬ УБИТЫХ. БОЙНЯ В ЧИКАГСКОМ КЛУБЕ».
А ведь вполне могло случиться так, что он, Джино, лежал бы сейчас в одном из чикагских моргов. Так и не успев за этот год никого трахнуть. Мальчишкой, с нетерпением ожидавшим женитьбы. Ожидавшим. Какое отвратительное слово.
Джино Сантанджело не мог больше ждать.
Он направился к мистеру Пуласки. Старик был плох. Пока Джино отсутствовал, на улице его остановили какие-то парни и ограбили. Отняли золотые часы — единственную ценную вещь — и три последних доллара. А в обмен оставили два сломанных ребра, избив так, что все тело его представляло собой сплошной синяк.
— Кто это сделал? — допытывался Джино. — Вы никого не запомнили?
Лицо мистера Пуласки исказила гримаса. Он слишком стар, он слишком устал для того, чтобы ввязываться в новые неприятности.
Джино склонился над его постелью, глаза его сделались бешеными.
— Скажите мне, кто это был. Старик вздохнул.
— Некоторые люди не знают ничего другого… Мальчишки, они не понимают… Мне так жалко часов…
— Кто они?
— Сын Моррисона… Его дружок… Джэкоб, кажется, его зовут… Еще двое каких-то… Не знаю, откуда они…
Голос изменил старику, он прикрыл глаза. Ему было восемьдесят три года, и то, что происходило в окружающем мире, уже давно не радовало его. В людях не осталось никакого уважения… Господи, совсем недавно на улице его остановила какая-то девчонка и предложила провести с ней время. Совсем молоденькая: пятнадцать, может, четырнадцать… Веки старика дрогнули, поднялись.
— Хочешь, чтобы я написал письмо?
Но Джино в комнате уже не было. В этот момент он шел по улице, и в походке его таилась угроза. Маленькие выродки. Уж ему-то они знакомы. Терри Моррисон и Джэкоб Коэн. Двое четырнадцатилетних сопляков из соседних домов, они вечно нарывались на неприятности. Ничего, Джино лично выбьет все дерьмо из их тупых мозгов, преподаст хороший урок жизни. Он вернет мистеру Пуласки его часы, а потом только займется своим письмом.
Ну и денек! Одного того, что все утро на него орала Барбара Риккадди, обвиняя его в том, что Алдо ранили, хватило бы за глаза. Он отрицательно влияет на Алдо! Если бы не он, Алдо и подумать не смог бы о чем-то противозаконном. А в это самое время Алдо прятался у нее за спиной, смеялся и корчил рожи. Несмотря ни на что, все попытки Барбары кастрировать своим острым, как бритва, языком их обоих потерпели неудачу Для начала Джино отправился в семейство Коэнов. Те были соседями Катто. Своего друга Джино не видел уже полгода. Катто не одобрял того образа жизни, что вел Джино, так что отношения их охладели. Уж если Катто так нравилось тратить время на то, чтобы разгребать лопатой дерьмо, — что ж, это его дело. Джино как-то предложил ему работать вместе, но этот придурок отказался. Самое интересное заключалось в том, что Катто считал его, Джино, неудачником. Смех!
На стук дверь открыла худая запуганная женщина.
— Что нужно? — Голос ее звучал безжизненно.
— Джэкоба. — Джино был краток. Глаза се нервно замигали.
— Он в школе.
Отодвинув женщину в сторону, Джино прошел в квартиру.
— Черта с два.
По полу ползал обделавшийся младенец. На набитом старьем диване спал Джэкоб. Джино разбудил его пинком.
— Какого… — Просыпаясь, Джэкоб сел в постели.
— Нужно поговорить. Давай-ка лучше выйдем. Джэкоб бросил быстрый взгляд на мать. Та отвела глаза. Ее не обманешь Сын пошел в отца: от него тоже ничего, кроме неприятностей.
Джэкоб хмуро посмотрел на Джино.
— Ас чего ты взял, что мне хочется с тобой разговаривать?
Глаза Джино недобро сузились.
— Потому что я так сказал, шпана. Двигай.
Через час он вернулся к постели мистера Пуласки.
— Вот они. — На ладони его лежали золотые часы. Вперед вытянулись две дрожащие, покрытые старческими пятнами, с изуродованными венами руки.
— Ты славный мальчик, Джино, — слабым, дрожащим голосом проговорил старик. — Ты меня понимаешь.
Да. Он понимал. Только история, рассказанная Джэкобом Коэном, несколько отличалась от той, что поведал мистер Пуласки. Мальчишка настаивал, что старик уже несколько месяцев при каждой встрече подмигивал его двенадцатилетней сестренке.
— Она не обращала на это особого внимания, думала, что он немножко чокнутый, а тут позавчера днем, я клянусь тебе, днем, он подкрался к ней сзади на улице, расстегнул штаны и обоссал все ее единственное платье. Так должен же был я проучить этого вонючего извращенца?!
Трахнуться можно, правда? Джино проверил услышанное и убедился в том, что Джэкоб ничего не выдумал. Оказывается, единственным в округе, кто ничего не знал о таких причудах старика, был сам Джино.
В такой ситуации наказывать мальчишек оказывалось не за что. Джино ограничился легкой оплеухой и забрал часы.
— Может, теперь мне заняться твоим письмом? — слабым голосом спросил мистер Пуласки.
— А вы сможете? — с тревогой задал вопрос Джино. — На этот раз оно будет длинным. Я хочу, чтобы она приехала сюда. Мы собираемся пожениться. Это письмо должно быть настоящим шедевром. Вы сможете?
— Конечно, Джино, — с заметным торжеством в голосе ответил старик. — Это станет самым романтическим письмом, которое мы с тобой сочиним вместе.
Так и будет. Неужели есть такой закон, в котором бы говорилось, что старым кобелям запрещается писать любовные письма?
КЭРРИ. 1928
Белый Джек был человеком уклончивым. У него имелась дурацкая привычка на многие вопросы но отвечать, а тянуть горестно свое «де-е-е-рьмо» так, будто это объясняло все на свете.
Кэрри не могла на него долго сердиться. Он был ее единственным в мире достоянием. Он был ее мужчиной. И если Джек решил отправить ее на работу, даже не посоветовавшись предварительно с нею, — что ж, это вполне в его духе. Зато никто не смог бы упрекнуть его в скупости. После их ухода от мадам Мэй
