— Да что вы говорите? — пробормотал он. — Интересно, интересно. М-да!.. — Он огляделся по сторонам, задерживаясь взглядом на мужчинах в вечерних костюмах или мундирах с медалями и прочими знаками отличия на груди, на женщинах в богатых шелках и атласе с искрящимися тиарами и ожерельями. — Любопытно бы узнать, сколько из числа приглашенных сегодня подверглись шантажу со стороны этого человека?
На лице Селии дрогнул нерв и она проговорила:
— Шантаж — это далеко не единственный его метод вредить людям. Он также мстит тем, кто, как он считает, с ним дурно обошелся. В нашем случае произошло именно это. Я отказалась познакомить его с членами королевской семьи и добыть для него приглашение в Букингемский дворец. Обозлившись, он нашел способ свести со мной счеты.
Селвин окинул ее сочувственным взглядом. Несмотря ни на что, Селия была человеком иного, более защищенного мира. Не то что он. Воспитанный улицей, Селвин никогда не боялся мелких подонков вроде Роланда Шоу. «Это оттого что я не джентльмен», — напомнил он себе. Селвин никогда не чурался делать «резких движений», когда в них возникала необходимость. И плевать на то, что скажут люди. В этом и заключалось его коренное отличие от «благородных». Аристократ скорее умрет, чем закатит сцену, так как боится потерять себя в глазах ему подобных. Они все так воспитаны. С молоком матери впитывают железное правило: всегда веди себя достойно, а когда надвигается беда, сомкни ряды с такими же, как ты, и ни в коем случае не позволяй выносить сор из дома. Аристократы предпочитают отстаивать свои тайны до последнего и за ценой не стоят. Не то что Селвин. Он не боялся общественного мнения. За долгие тяжелые годы своего становления он приобрел к нему иммунитет.
— М-да… — пробормотал он. — Кажется, пришла пора придумать способ, как остановить мистера Роланда Шоу.
Селия удивленно взглянула на него:
— У вас от него тоже неприятности, Селвин?
— Все зависит от того, какой смысл вы вкладываете в это понятие. Лично меня он нагрел почти на миллион фунтов стерлингов, — сухо проговорил Селвин. — Плюс к этому нервный срыв у Элфриды. Должен признаться, парнишка меня здорово рассердил.
— У Элфриды, говорите? — спросил Хьюго с некоторым оттенком отвращения.
Селвин вызывающе взглянул на него.
— Да, у Элфриды, — твердо ответил он.
Коротко кивнув супругам, он ушел искать свое место за одним из длинных столов, на каждом из которых красовалась золотая тарелка с гербом Лондона, такие же хрустальные бокалы и посуда. Селвин знал, что в течение следующих двух с половиной часов он будет вести вежливый разговор с соседями по столу и они все вместе воздадут должное угощению. Меню включало в себя черепаший суп, жаркое из баранины, а также малину и меренги. Он знал также, что весь вечер будет подаваться отличное вино. Нальют и так называемый кубок мира. Огромный серебряный бокал станет передаваться от гостя к гостю и каждый должен будет сделать глоток. После этого за столами окончательно воцарится атмосфера непринужденности и веселья, а он, Селвин, неотступно будет думать об Элфриде и о том, что она ему рассказала. И попытается принять решение.
Селия и Хьюго, сидевшие рядом за другим столом, оживленно общались с соседями, улыбались и шутили, хотя втайне оба были глубоко несчастны. Они избегали смотреть друг на друга, впервые в их браке наметился серьезный кризис. Мучения Сели и усугублялись еще тем, что она знала: Хьюго не собирается отступать от своих принципов. Из вечера в вечер, — несмотря на обоюдное стремление избегать этой темы, — все их разговоры сводились к предстоящему голосованию в палате лордов. И каждый такой разговор заканчивался ссорой.
— Даже если бы речь сейчас не шла о моем отце, — говорила Селия, — все равно я считаю, что бессмысленно привлекать к суду людей за грехи, совершенные так давно! В таких условиях правосудие не восторжествует! Улики утеряны, а свидетели многое забыли. — Сей отнюдь не бесспорный аргумент выдвигался всеми, кто был против принятия закона, но Селия искренне верила в его убедительность. — Подумай сам, разве может государство позволить себе сейчас эти процессы, которые продлятся несколько лет и влетят казне в двадцать пять миллионов фунтов стерлингов? — горячо добавляла она.
— Но разве справедливо, когда человек, повинный в самых тяжких преступлениях против человечности, в геноциде, остается безнаказанным? Как ты этого не понимаешь, Селия? Все мы должны отвечать за свои поступки. Военных преступников необходимо привлечь к суду. Это наш долг не только перед родственниками тех, кто был замучен, не только перед живыми, но и перед жертвами фашизма! Перед теми, кого душили в газовых камерах, он погиб в концлагерях или был хладнокровно расстрелян! С какой стати убийцы должны гулять на свободе?!
Селия пыталась успокоиться, взять себя в руки, рассудить здраво. Но как ни крути, а мщение спустя столько лет в ее глазах выглядело не менее тяжким грехом, чем сами преступления.
— Если бы моего отца, равно как и других разыскиваемых военных преступников, — говорила она терпеливо, — осудили в Нюрнберге в 1945 году, это было бы справедливо. Мне не жалко тех, кого приговорили тогда. Но другим, включая и моего отца, удалось избежать суда. И теперь, я считаю, уже поздно что-либо предпринимать. Тащить сегодня этих жалких семидесяти- и восьмидесятилетних стариков на скамью подсудимых — неправильно. Откуда мы знаем, а может, все эти годы они и без того терзались жестокими угрызениями совести за содеянное, что само по себе уже является суровым наказанием?
Хьюго, твердо уверенный в том, что Эрнест никогда и ни о чем в своей жизни не жалел, ответил жене как можно мягче:
— Значит, по-твоему, гут уместно говорить о сроке давности? Если ты, к примеру, совершила преступление на прошлой неделе, то ты, значит, виновата. А если выясняется, что твоему проступку десять, двадцать или тридцать лет, то ты уже чиста? Так, что ли? Только потому, что людям лень вспоминать, что произошло давно? Селия, ты же сама видишь, это не аргумент.
Она резко обернулась к нему, и ее обычно спокойные серые глаза полыхнули огнем.
— Нет, аргумент! Если у тебя есть возможность привлечь к суду человека, который совершил преступление на прошлой неделе, то твое наказание послужит ему уроком на будущее! А какой урок ты хочешь преподнести этим старикам, Хьюго? Одни из них даже не доживут до приговора, а другие, если их признают виновными, умрут в тюремных больницах!
— Значит, ты предлагаешь просто забыть о том, что эти люди совершили в свое время? — воскликнул Хьюго. — Ты хоть представляешь себе, что творили во время войны те твои семьдесят жалких стариков, которые укрываются сейчас на территории Соединенного Королевства?!
— Их надо было судить сразу по окончании войны, а сейчас поздно.
— Никогда не поздно! Махнуть рукой на прошлое — это значит махнуть рукой на всех несчастных жертв фашизма, души которых взывают к нам о том, чтобы мы свершили правосудие! — Хьюго так завелся, что уже с трудом держал себя в руках.
— Таким, как ты, нужна только слепая месть, — бросила ему в лицо Селия. — В действительности ты заинтересован вовсе не в торжестве правосудия, а в прошлом копаешься лишь для того, чтобы выглядеть лучше в собственных глазах!
Они смерили друг друга ледяными взглядами, исполненными открытой враждебности. Впервые, с того времени как они поженились, между ними пробежала черная кошка. Никогда прежде трещина в их отношениях не пролегала столь глубоко. Селия не понимала, почему Хьюго не желает уступить ей. Ведь речь шла о ее родителях, ее семье…
…Они глотнули по очереди из «кубка мира», не глядя друг на друга, и с веселыми улыбками, как ни в чем не бывало, продолжили разговор с соседями по столу.
Брак, который до сих пор складывался так счастливо, медленно разваливался у них на глазах. Несогласие в одном-единственном вопросе с треском разрывало его тонкую ткань. Селия знала, что, несмотря на полное одобрение закона правительством, в палате лордов мнения по этому поводу разделились примерно поровну. Судьба его решится одним-двумя голосами. И возможно, именно Хьюго приведет в движение страшный механизм, который подомнет под себя ее отца… Неужели это произойдет? Селии даже думать об этом было тошно. Если отца арестуют и посадят на скамью подсудимых, он не вынесет этого. А что будет с мамой, которая и без того настрадалась в своей жизни?..