Миссис Терри появилась в дверном проеме.
— Меня проинструктировали, что я не должна много есть за один раз, лучше часто, но понемногу. — Она на мгновение зажмурила глаза, отвела несколько влажных прядей волос с щеки, медленно подошла к стулу и села. — Вы хотите чего-нибудь перекусить?
Сейчас она показалась мне рассеянной. Та сосредоточенность, которая привела меня в замешательство несколько минут назад, явно покинула ее. Она снова провела рукой по волосам, отсутствующим взглядом обвела комнату, подняла руку — и тут же уронила ее; жест в общем-то вполне обычный для большинства людей, но для нее явно нехарактерный и несвойственный.
— Вы больны, — сказал я.
— Противно, когда тело так подводит.
— Зря вы корите свое тело. Вы провели девятнадцать дней на плоту. Большинство из нас с трудом могут пережить субботние вечера.
— Я терпеть не могу чувствовать себя больной. Ненавижу это состояние.
— Холостяки либо вынуждены научиться готовить, либо питаются из рук вон плохо. Я питаюсь довольно сносно… Почему бы вам не полежать на диване, пока я приготовлю что-нибудь?
Я зашел в кухню и изучил содержимое холодильника и шкафчиков. Канелли накупил уйму провизии, хотя и не самой лучшей для обессиленного человека. Здесь были бифштексы из филейной части и свиные отбивные, но не было фруктов и соков; цыпленок и банка соуса для спагетти, но мало свежих овощей; и совсем не было молока и круп. Дут, вероятно, решил, что все, что подходит для занятых тяжелым физическим трудом рыбаков, будет в самый раз и больной, вес которой не превышал девяноста пяти фунтов.
Я включил духовку и конфорку, поставил глубокую сковороду на огонь, отрезал и плюхнул в нее кусок масла. Очистив и нарезав на боковом столике лук, положил его в сковороду, в которой к тому времени растопилось и зашипело масло.
В буфете нашлась пара стаканов. Штопора не оказалось. Я продавил пробку в бутылку, слегка при этом забрызгав рубашку, наполнил оба стакана и направился в другую комнату. На какое-то мгновение у меня родилась иррациональная уверенность в том, что миссис Терри исчезла.
Но она сидела на диване, откинув голову назад и закрыв глаза.
— Как вы себя чувствуете?
— Лучше. — Она взяла из моих рук стакан с вином.
— Не могу себе представить, как вы умудрились ночью проделать путь от больницы к докам.
— Просто мне нужно было его проделать, вот и все. — Она отпила глоток вина.
— А зачем? Почему вы ушли из больницы?
— Вас обманули с этим вином, — сказала она.
— Я знаю. По вашему голосу можно заключить, что вы простудились, миссис Терри.
— Нет.
— Тогда ларингит?
— Я сорвала голос, когда звала на помощь семь или восемь дней тому назад.
Я кивнул.
— Вы увидели судно.
— Не тогда… Когда я стала кричать, не было никакого судна, вообще ничего…
— Понимаю.
— Сомневаюсь.
Я вернулся на кухню. Лук успел подрумяниться с одной стороны. Я перемешал его, налил в сковороду пару чашек воды, растолок ложкой и бросил несколько бульонных кубиков, добавил чуть-чуть черного перца, накрыл крышкой и вернулся в комнату.
Стакан миссис Терри был пуст. Я наполнил его и сел рядом.
— Полагаю, что вы хотите задать мне какие-то вопросы, — проговорила она.
— Да, но попозже. И не для печати, если позволите.
— Неужто в самом деле существует такая вещь — не для печати?
— Как это ни покажется странным — существует.
— И ваши люди держат обещание?
— Как ни странно — держат.
К ней вернулись сосредоточенность, внимание к собеседнику, его словам, движениям, глазам.
Я окинул взглядом комнату.
— Канелли поместил вас в настоящую дыру.
— Дуг был очень добр ко мне.
— Да, я вижу… Одежда, еда, квартира… Убежище.
— Вы хотели вложить в это какой-то превратный смысл?
— Что? Ни в коем случае. Я просто завидую. Мне бы хотелось иметь возможность быть добрым к вам.
Она не улыбнулась. Она была красива какой-то экзотической красотой; при приглушенном свете могло показаться, что она явилась с Востока. И говорила она с едва уловимым акцентом, который явно сохранился с детских лет.
— Знаете, Кристин, ваше спасение стало событием. Может, не самой большой новостью, но весьма заметной, которая разволновала людей. А вот ваше исчезновение из больницы — это действительно большая новость, настораживающая новость, и это может сказаться на вас, на членах вашей семьи и на ваших друзьях.
— Мои родители и брат погибли в авиакатастрофе во Франкфурте пять лет назад.
— Мне это известно, по телеграфу сообщили об этом… А другие родственники у вас есть?
— Двоюродные братья.
— Друзья?
— Знакомые.
— Почему вы сбежали?
— Сбежала?
— Из больницы.
— Это для печати?
— Да.
— Не ваше дело.
— Тогда не для печати.
— Опять-таки не ваше дело.
— О'кей.
— Чем это пахнет?
— Супом. Вы любите французский суп с луком?
— Если он настоящий.
— Это эрзац… Кристин, я испытываю какую-то амбивалентность.
— Очень модное словечко.
— …какое-то раздвоенное чувство по отношению к вам. Моя профессия обязывает меня писать правду.
— Должно быть, очень интересно узнать правду. — Она пожала плечами. — Начинайте писать.
— Я понимаю, что я не вправе лезть в вашу личную жизнь.
— Забирайте с собой вашу амбивалентность на кухню и взгляните на суп.
Я ждал улыбки, но, поняв, что ее не будет, поднялся и отправился на кухню. В доме не было кастрюли, поэтому я использовал глубокую чугунную сковороду; не было тостера, но я подрумянил хлеб в бройлере; не было сыра пармезан, но его вполне заменил чеддер. Я настрогал сыра в суп и сунул весь этот натюрморт в духовку.
Открыв вторую бутылку вина, я принес ее в комнату.
— Вы бежите от чего-то, — сказал я, — или, наоборот, к чему-то. Или одновременно от чего-то и к чему-то.
