бутылки.
— Амфетамин, — пояснил он. — К сожалению, мне приходится его принимать, чтобы держаться на ногах. Я не спал с самого своего приезда в Иран. Не переживайте, я сказал это только затем, чтобы вы не пугались, если вдруг мне начнут чудиться драконы на дороге.
В мерцающем свете от приборной доски его лицо, осунувшееся от усталости и бессонницы, выглядело удивительно молодым. Амира подумала, что он никогда не был так красив, даже в тот памятный вечер в парижском кафе.
— Как вам все это удалось? — Амире давно хотелось задать этот вопрос.
— Деньги. Старые связи. Старые друзья. Пришлось использовать сразу все, одним махом.
— Но зачем? Зачем вы это делаете?
— Вы знаете зачем.
— Знаю, спасибо.
— Не надо меня благодарить. Паспорт у вас с собой?
— Да.
— Мы его потеряем, не доезжая до границы. Откройте перчаточный ящик.
Выдвинув крышку, Амира обнаружила в ящике два французских паспорта: один для нее, второй для Карима.
— Итак, я мадам Рошон, а это маленький Карим Филипп Рошон.
— Да, вы останетесь мадам Рошон до турецкого местечка Агри, потом вы станете другим человеком.
— Эти паспорта выглядят как настоящие.
— Еще бы, их сделал лучший изготовитель фальшивых документов во Франции. Это кое-что да значит. Правда, только избранные клиенты знают, что он лучший.
— Но откуда вы это знаете?
— Старые связи.
— Не опасно ли использовать ваше подлинное имя? Нас будут искать.
— Я уже сказал вам, что до утра нас никто не хватится, а может, и еще несколько часов. Хотя история с агентом усложняет дело. Хорошо хоть, что на границе мы будем рано утром.
Амира могла бы задать Филиппу еще тысячу вопросов, но заставила себя выбросить их из головы. Она должна была бы чувствовать полное моральное и физическое истощение, но, как ни странно, женщину переполняла энергия. Что оставалось еще желать? На руках ее ребенок, рядом мужчина, которого она любила всей душой, и с ним она легко пересекает государственные границы, мчась от одной неведомой опасности к другой.
Свобода!
Внутренний голос словно шепнул ей это сладкое слово. Никогда еще Амира не чувствовала себя свободной.
И вот свершилось, свобода.
Свобода была слаще меда. Ее хотелось вкушать бесконечно, первый глоток только раздразнил аппетит.
Стелющаяся над дорогой пыль мешала разглядеть задние огни едущих впереди автомобилей, но над головой сияли незамутненные, высокие и вечные звезды.
— Пусть будет, что будет, — сказала Амира Филиппу и вселенной, — день свободы дороже всех благ мира.
Рассвет застал их в Маку — городке, втиснувшемся в узкую, не шире дороги, долину. Над Маку громадной тяжестью нависала гигантская скала. У моста пришлось задержаться. Собственно, это был даже не мост, а уложенная поперек русла труба под насыпью, почти скрытая под вздувшимися талыми водами.
Филипп остановил лендровер позади грузовика.
— Я вернусь через несколько минут. Вам принести что-нибудь поесть?
— Да, я бы поела.
— А Карим?
— Я покормлю его, пока вас не будет.
Он смутился и сконфуженно кивнул.
— Я совсем забыл, что в аль-Ремале детей долго кормят грудью.
Филипп вернулся через несколько минут с хлебом, сыром, кебабом и термосом с кофе. Для Карима он захватил медовый йогурт.
— Маку, — произнес Филипп. — Вы знаете, что означает это название?
— Что же?
— Рассказывают, что в древности один полководец вел свою армию ночным маршем. Они шли, ориентируясь по луне, пока не подошли к этому месту, где нависшая над долиной скала закрывала небо. Наступила страшная, чернильная тьма. Воины в растерянности остановились и молчали в суеверном страхе: луна исчезла. И только один полководец оглашал окрестность громким криком: Ma ку? Ma ку? — Где луна?
— От кого вы слышали эту историю?
Филипп весело улыбнулся.
— Все просто. Я уже бывал здесь когда-то, здесь и на противоположной стороне границы, в Турции. Это было давно, тогда я был еще юным идеалистом, недавним выпускником медицинского факультета. Случился совершенно обыденный для этих мест кошмар — землетрясение, за которым последовала эпидемия. Вот во время этой эпидемии я и работал здесь.
Филипп посмотрел вдаль невидящим взглядом.
— Смерть — это мнимый враг, — неожиданно произнес он. — Смерть всегда рядом с человеком. Из седла нас выбивает не она, а груз невежества, такой же тяжелый, как скала над нашими головами. Вокруг свирепствует холера, вы спрашиваете: «Какие меры вы принимали?» — а вам отвечают: «О! Мы ели чеснок». Ребенок почти до смерти истощен поносом, а мать: «Я поставила ему на пупок горшочек с печеными персиками. Но, ваша честь, Бог отвернулся от нас. Это не помогло мальчику». Я уверен, что в этих краях с тех пор ничто не изменилось, ни на йоту.
— Как и вы, друг мой. Вы остались тем же идеалистом и столь же юным, как тогда, — добавила она, хотя при свете восходящего солнца Филипп уже не выглядел моложаво.
— Ха! Настолько юным, что мне придется принять еще пару таблеток зелья, иначе мне не удержаться. — Он достал таблетки, принял их и запил глотком кофе. — Осталось всего полчаса пути. Не волнуйтесь, все будет хорошо, теперь уже ничего не случится. Мне зададут несколько рутинных вопросов, женщинам же вопросов здесь не задают вовсе. За Карима тоже не тревожьтесь. Он называет меня дядей Филиппом. По-французски для здешних пограничников что папа, что дядя — все одно.
Филипп тронул с места лендровер и подмигнул Амире.
— Allons-y![9]
Выехав из долины, они увидели впереди белоснежную вершину высокой горы, красивую, как невеста, в лучах рассветного солнца.
— Арарат, — произнес Филипп. — Ноев ковчег.
Амира кивнула. Она знала библейскую историю.
У пограничного поста стояла череда машин длиной примерно в милю. До заставы они добрались только через час. Ничего страшного действительно не произошло: иранский пограничник мельком взглянул на пассажиров, на их паспорта, задал несколько вопросов и махнул рукой — проезжайте.
Пересекая ничейную землю, Филипп вздохнул с видимым облегчением.
— Это был самый сложный момент. Но пограничники еще ничего не слышали, вот и отлично, значит, турки еще тоже ничего не знают.
Однако турецкий пограничник был явно чем-то недоволен. Изучив паспорта «четы Рошон», он велел Филиппу поставить лендровер к обочине и приказал следовать за собой. Мужчины перекинулись несколькими словами, непонятными Амире, а потом скрылись в караулке.
