Это был уже откровенный вызов.
Как ответить? Дженна была не только решительно не согласна с Жаклин, но и находила подругу сына напыщенной, не терпящей возражений, невыносимой девицей. Но открыто высказать свое мнение — значит оттолкнуть сына, который, без сомнения, очарован и пленен маленькой темноволосой красавицей, ее кораллово-красными губами и пронзительными черными глазами.
— Я слушала лекции вашего отца о египетском феминизме, — сказала Дженна, оставив пока без внимания вопрос Карима. — В них много интересных сведений и фактов. Но я не понимаю, почему он не бьет тревогу по поводу возрождения в Каире обычая носить чадру, даже среди студенток университета.
— Возможно, вы не вполне представляете себе современное социально-религиозное движение в Египте, — чопорно ответила Жаклин. — Вы долго живете в этой стране, а Карим рассказывал, что воспитывались вы в Европе. Так что вы человек прозападной ориентации. Вы утратили свое египетское самосознание.
Дженна была шокирована. Хотя она знала, что Карим почти все свое свободное время проводит у Хамидов и постоянно цитирует то отца, то дочь, Дженна не была готова к дискуссии с Жаклин: аргументов под рукой у нее не оказалось.
Приняв молчание Дженны за согласие с ее замечанием, Жаклин пустилась в рассуждения о целесообразности арабских обычаев вообще и ношения чадры в частности.
— В консервативных странах, как, например, в аль-Ремале, у женщин такой высокий уровень защиты и уважения, который и не снится западным женщинам. Все, чего добился феминизм в Европе, это превращение женщин во второсортных мужчин. Я не уверена, что мне это нравится.
Дженна почувствовала, что кровь стынет у нее в жилах. Как же глупы бывают молодые люди и как опасны, особенно когда воображают, будто знают ответы на все вопросы. Неужели эта суперпривилегированная девушка не понимает, как она счастлива? Не понимает, какое это блаженство — иметь право открыть рот и сказать то, что тебе заблагорассудится? Она просто не представляет, что за подобное вольнодумство она могла бы быть наказана, а то и убита в тех самых консервативных странах, которые вызывают у нее такое восхищение.
— Думаю, что жизнь в странах, подобных аль-Ремалю, далеко не так романтична, как вы себе представляете, — спокойно произнесла Дженна. — Женщинам запрещено водить машину, и вообще они не имеют права путешествовать без сопровождения брата или мужа. У женщин нет никаких гражданских прав, и требуется разрешение мужчины на любое мало-мальски важное действие!
На Жаклин это замечание не произвело ровным счетом никакого впечатления.
— Я думаю, что так называемые гражданские права не слишком важны в таких странах, как аль- Ремаль, — безапелляционно заявила она.
— А как насчет права на жизнь? — Дженна непроизвольно повысила голос. — Как вы отнесетесь к тому, что брат пятнадцать раз в ярости выстрелил в свою молодую сестру только потому, что она не отвечала его представлениям о женской скромности? Или что вы скажете о женщине, насмерть забитой своим мужем только за то, что она осмелилась попросить у него развода? Как вы думаете, такие права важны?
Карим и Жаклин изумленно уставились на Дженну. Карим был, без сомнения, потрясен ее выстраданной ночами запальчивостью.
— Кажется, вы слышали несколько сенсационных историй об аль-Ремале, — констатировала Жаклин. — А вы сами там когда-нибудь были?
— Я… Я много читала об арабском мире, живя здесь, — потухшим голосом ответила Дженна, стараясь избежать следующего прямого вопроса.
— Читать и жить — это совсем разные вещи, — хмыкнула Жаклин, снова обретая былую уверенность. — Большинство статей и книг о Среднем Востоке написаны западниками. Они понятия не имеют о наших ценностях, о нашей восточной душе.
— Я согласна, что некоторая слепота по отношению к другим культурам присутствует, причем с обеих сторон. Не хотите еще чаю, Жаклин? Или кофе? — Кажется, настало время проявить мудрость и прекратить дебаты. Дженна испугалась, что может наговорить лишнего, тем более что Жаклин не собиралась прислушиваться к доводам западницы с атрофированной восточной душой. Что касается Карима, то он настолько увлечен девушкой, что, не задумываясь, примет участие в любом джихаде, затеянном черноокой красавицей.
— Она хороша, правда, мам? — спросил Карим, проводив Жаклин до дома.
— Она… она очень интересная юная девушка.
— А ее отец… он просто блистателен. Он так много знает о Египте! И он очень тобой интересуется. Я пообещал ему, что как-нибудь мы соберемся все вместе. Держу пари, он знает многих из тех, с кем ты росла. Это же просто здорово — узнать, как они живут сейчас.
Дженна непроизвольно сделала кислую мину. Чего ей хотелось меньше всего на свете, так это болтать о том о сем с Хамидом. Сколько еще она может лгать? Сможет ли она выдумать несуществующих родственников и знакомых? К тому же сочинять придется так, чтобы убедить людей, прекрасно знающих страну, которую ей придется выдавать за свою родину. Что будет, если ее уличат во лжи? Что?
Мысленно Дженна прокляла тот день и час, когда Карим познакомился с Жаклин. Хотя если быть честной, то нельзя не признать, что взаимное притяжение молодых людей было не просто игрой гормонов в крови. Карим и Жаклин были внутренне очень близки, во-первых, в силу своего арабского происхождения, а во-вторых, их объединяло чувство потери. Карим искренне считал, что его отец мертв, а Жаклин уже много лет не видела матери. Ее мать, американка, студентка выпускного курса, влюбилась в своего профессора и вышла за него замуж. Но со временем Хамид приелся молодой женщине, и в один прекрасных день она ушла от мужа. Поговаривали, что она живет с каким-то телепродюсером в Австралии.
Несомненно, это обстоятельство сыграло свою роль в той горечи, с какой Жаклин отзывалась о западниках и феминистках. В психотерапии такие факторы являются определяющими. Но Жаклин не была пациенткой Дженны, а бессменной подругой и спутницей Карима. Это была постоянная головная боль Дженны.
Увлечение Карима дочерью профессора было не единственным признаком начавшегося возмужания и превращения мальчика в мужчину. У него начал ломаться голос и испортился характер. По мере роста костей и мышц Карим начал задавать неудобные вопросы, впадал в меланхолию, бунтовал и спорил по любому поводу. Это было типичное для подростка поведение, но Дженне оно тоже доставляло хлопот.
Однажды ночью раздался телефонный звонок. Звонили из приюта для потерпевших женщин, где Дженна работала на общественных началах.
— Неприятность с Табеттой Коулмен, — сообщила телефонистка приюта. — Ее арестовали или, во всяком случае, задержали. Какая-то темная история.
Дженна сразу вспомнила свою бывшую клиентку, молодую женщину, которая не показывалась в приюте уже несколько месяцев.
— Что с ней случилось?
— Она стреляла в своего мужа.
— Он убит?
— Нет, пуля попала в ногу. Я навела справки — его жизнь вне опасности.
— Но почему она стреляла? Я имею в виду обстоятельства происшествия. Последнее, что я о ней слышала, — это то, что она оставила мужа.
— Она рассказывает, что он пришел домой пьяный и потребовал впустить его. Она позвонила по девять-один-один, но он сумел сломать дверь до приезда полиции. Женщина схватила пистолет — она не сказала, откуда у нее оружие — и выстрелила через дверь. Утверждает, что просто хотела его напугать.
— Это похоже на самозащиту.
— Не знаю. Как я уже сказала, Коулмен что-то темнит. У меня такое впечатление, что у нее не было разрешения на хранение оружия.
— У нее есть адвокат?
— Табетта просит, чтобы приехали именно вы.
