«Шустра, мать, — сказал Тобольский задумчиво. — Кроме тебя, никто ведь не выходил». — «Чего не бывает, — усмехнулся старик. — Иной раз — забудешь». Трое парней, видно — погодки, похожие на старика, только без бороды, усмехнулись тоже. «Старая стала, — пожаловалась старушка Тобольскому, скользнув на Юлия недобрыми глазами. — Памяти нет». — «Понятно, — сказал Тобольский задумчиво. — Не первый год знакомы».
В комнате Тобольский присел к столу, долго молчал. «С кем не бывает», — сказал старик. «Штрафом на этот раз не отделаешься», — сказал тогда Тобольский. «Черт попутал, — сказал старик с чувством. — Посадишь, что ли, за одну сетку?! Нету таких прав у тебя». — «А я сижу дома и думаю: давно что-то старичка не слыхать, здоров ли — думаю? Но не таков, думаю, старичок, чтобы прихворнуть. То лето рыбка неважно шла, а сейчас вроде неплохо. Дай, думаю, проведаю старичка…»
«Истинно — я это дело оставил, — перебил старик с чувством. — Сегодня — как черт попутал: одну сетку всего-то».
«Вторую мы с вами вместе тянули», — напомнил Юлий. «Да выпустили. — Глаза старика блеснули на Юлия жестко, но к Тобольскому вновь обратились со слабостью и раскаяньем. — Семья все же растет, грех не взять от реки». — «Я в сарае уж был», — сказал Тобольский. «Колькя, дерьмо!» — вдруг взвизгнул старик. «Он, батя, сам». — «Навел, дерьмо!» — опять взвизгнул старик.
«Сам», — подтвердил Тобольский. Старик блеснул в него острыми глазами, смиренья в них уже не было — только злоба, сказал с медленным дребезжаньем: «Много ты — сам, а все под богом ходим». Тобольский засмеялся на это, взяв на столе тетрадку, вынул лист аккуратно, начал писать акт. Опять засмеялся чему-то, покрутил головой, сказал Юлию: «Вишь — какая работа? А ты думал!»
Жаль было расставаться с Тобольским, словно с родным. На прощанье он сказал Юлию: «Держись там Иргушина — человек надежный и рыбку любит…»
Но директор рыборазводного завода принял Юлия без интереса, говорил невнимательно, будто не слушая сам себя, больше занимался с крысой, которая сидела у него на столе среди бумаг. Крыса была ухоженная, как домашний кот, с загривком, щерила зубы. «Вот, значит, Ларка, — сообщил крысе Иргушин, — пожаловал к нам новый рыбнадзор». Крыса поглядела на Юлия и дернула усами брезгливо. Ученая, что ли? «Я так крыс терпеть не могу, брезгую», — счел нужным сообщить Юлий. «Вот как? — без интереса сказал директор Иргушин. — А мне как раз Ларка приносит счастье, верно, Ларка?» Крыса глянула теперь на Иргушина, и что-то в глазах у нее блеснуло. «Улыбается», — сказал Юлию директор, но глаза его при этом смотрели серьезно и как бы сквозь.
«Должен предупредить, — сообщил Иргушин неизвестно кому, в пространство, — что хищнического браконьерства у нас на острове нет, с этим мы справились. Зато много чего другого, опасного рыбе, — бесхозяйственности, например». Он опять уперся глазами в крысу: «Так, Ларка?» Но крыса не пожелала кивнуть. А Юлий сказал осторожно: «Я местных условий еще не знаю. Но мне кажется — браконьерство есть всюду, и моя задача…» — «Конечно, — перебил директор Иргушин, — у каждого своя задача». Юлий хотел сказать, что директор понял его не так, передать привет от Тобольского. Но Иргушин уже продолжил деловым тоном: «Вы сейчас поезжайте на своем мотоцикле за вторую забойку, это недалеко, могу показать. Там как раз в это время человек двадцать, не меньше, вовсю потрошат кету. Браконьеры».
«Откуда вы знаете?» — глупо спросил Юлий. «Откуда я знаю, Ларка? — переспросил Иргушин и ответил сразу: — Я их сам посылал, поэтому знаю. Но дело это, конечно же, незаконное, всех можно поштрафовать, начиная с меня». — «А зачем же вы посылали?» — спросил Юлий. «Мне надо освободить от рыбы Медный ручей, — незаинтересованно пояснил Иргушин. — А своих людей не хватает». Юлий ничего не понял, но, подумав, сказал: «Раз это надо заводу, зачем же я буду штрафовать». — «Ваш предшественник этим не затруднялся, — усмехнулся Иргушин. — Мы с ним, в основном, беседовали у прокурора».
Тут в кабинет вошла женщина с узким и смуглым лицом, над лицом ее и вокруг светились рыжие волосы, очень много ярких, чистых волос, и лицо ее от них казалось горячим, южным.
«Я слышу — ты разговариваешь, Арсений, — сказала женщина мягко. — Думала — опять с Грозным».
«Чего теперь разговаривать? — сказал Иргушин. — Теперь нужно просить у пограничников вертолет либо — еще верней — искать в бамбуках Паклю. Моя жена Елизавета Максимовна, наш технолог».
Осторожно пожимая узкую руку, Юлий не удержался:
«Волосы у вас…»
«Это парик, — засмеялась женщина. — Разве вы еще не знаете? Подумай, Арсений, ему еще не рассказали! Это мне нравится».
«Не узнаю бабу Катю», — засмеялся и Иргушин.
«А что это — Грозный?» — спросил Юлий, смутившись непонятной своей оплошности.
«Ручей», — неохотно пояснил Иргушин. И больше ничего не добавил, хоть Юлий ждал. Когда уже поднялся, чтобы идти, женщина сказала мягко:
«Не обращайте внимания, Юлий Матвеич. У нас сегодня чепе. В Грозном прошел ночью ливень, цех затопило, погибло полтора миллиона икры, неизвестно — как еще туда добираться».
«Известно — Паклей», — хмуро вставил Иргушин.
«А когда вы хотите ехать?» — спросил Юлий.
Но Иргушин пропустил вопрос без ответа, сказал опять свое:
«Проспали цех, тюти».
А женщина объяснила Юлию, будто перевела: «Начальник цеха там молодой, только из института..»
«Я бы мог с вами поехать», — сказал Юлий Иргушину и сразу пожалел, что так сказал.
«Как-нибудь в другой раз», — сказал директор, словно Юлий навязывался ему на воскресную прогулку.
«Вам не проехать без привычки, — мягко сгладила женщина. — Там грязь по холку, только Пакля и пройдет».
«Я понимаю, — успокоил ее Юлий. — Я так считаю — мне еще нужно разобраться в местных условиях».
«Вот-вот, — усмехнулся Иргушин. — Поделитесь потом впечатленьями».
«Обязательно поделюсь», — побещал Юлий серьезно.
Разбираться он стал основательно, как делал все — прибивал полочки бабе Кате на кухне или готовил себя к чемпионату области. Облазил речки, ручьи, которые тут бурны и неистовы, будто реки, нерестовые плесы, поднял старые бумаги, что скопились в шкафу рыбнадзора, сидел на рыбной комиссии при исполкоме и терпеливо выслушивал стариков, которым приятное дело — учить нового человека. Постепенно Юлию стало ясно, что функции рыбнадзора на острове давно и прочно взял на себя директор Иргушин. И не сильно он вроде бы нуждался в помощнике, конкретней — в Юлии Сидорове. После первого, неудачного, разговора их отношения, не теплея, оставались далекими. Директор рыборазводного завода вел себя с инспектором рыбнадзора с отстраняющей вежливостью, приглядывался к нему недоверчиво.
Юлию оставалось, конечно, ловить граждан, которые нарушают правила лова. Но и тут Иргушин был прав: на острове, где людей немного, все знают всякий шаг за соседом и, кроме того, связь с материком затруднительна, каждая посылка видна, браконьерство было незлостное, для себя. Если говорить честно, вред от этого браконьерства был невелик, хоть инструкция — естественно — нарушалась. А рыбы порой шло столько, что она буквально давила сама себя в Змейке. После дождя и очередного разлива берега речки выглядели, как после великой рыбьей битвы, усеянные телами павших ратников. И вороны исполняли роль коршунов, крики их были над берегами как уродливый смех.
Рыбу брали тогда открыто, если кто хотел, хоть все равно такой инструкции не было — чтобы брать. Юлий в такое время не мог решить для себя, что же он должен делать — по совести и по должности. Запрещать людям? Накладывать на них штраф по всем правилам? Либо будто не замечать, вовсе не появляться на Змейке? Но тогда — какая же от него работа: прямое небреженье обязанностями, а зарплата идет…
Вся рыбья масса, какая сбивалась в Змейку в хорошее лето, все равно не могла подняться до нерестилищ, сама себе создавала замор, то есть кислород в воде падал ниже всякой жизненной нормы, вместо пятидесяти — до двадцати процентов. Река начинала гнить заживо, распространяя зловоние над поселком, создавая угрозу заводу, ибо вода в цех, где заложена была икра, тоже шла самотеком из
