еще и еще… А шел, слышь, Федоровна, чайку попить. Вот так оно и бывает с нашим братом.
– Так ведь город здесь ни при чем, это такой норов у вашего брата, пьяницы. И в деревне зальет шары эдакий брат и колобродит… До Октяпьской революции надо было в чайные-то ходить, за чаем-то.
– Ай, там все едино: что тогда, что сейчас… Кстати, как у них в городе, у Лены с Лешкой, что пишут?
– Лешка – шалопай, редко когда открытку пришлет, а Лена раз в месяц – обязательно, как часы. Ну что – денег им хватает, Лешка в последний класс пошел, уже кол успел схватить по литературе…
– А кол за что? Он ведь хуже двойки, кол-то?
– Лена пишет, за хулиганство: сочинение в рифму все исписал. Денег им хватает, я уже сказала… Дорого все стало, как Кириенка издал указ, так все и подорожало. Что там, то и у нас. А так – живут нормально, все тихо у них. Дак ведь Чет, небось, докладывает тебе?
– Докладывает… Жди больше. На городских нынче где сядешь, там и слезешь… Знаю только, что да, вроде тихо всюду… – Петр Силыч заворочался.
– Ладно, до вечера еще далеко, пойти снасти перебрать… Да надо еще винца взять сладенького да конфекток…
– Ох, Силыч, старый ты кобель, прости за выражение, опять, значит, к Аньке Елымовой на ночь глядя красться будешь? Ну не позорил бы молодуху, ведь вся деревня смеется над ней, а больше над тобой.
– А что смеются? А кто вдовицу утешит? Пушкин, который тоже все в рифму? Ох, попадутся мне те смехуны под пьяный коготь… Я… О-ох… Ы-ы!..
– Ты чего, подавился никак, Пе…
Петр Силыч махнул рукой досадливо, вскочил вдруг, как ошпаренный, ухватил обеими руками огромное брюхо, понес его из-за стола на открытое пространство, с размаху шлепнулся широким задом на половицы, подогнул под себя ноги хитрым кренделем и раскинул руки – в стороны и вниз. Ирина Федоровна замерла, где стояла: колдун «чует», внимает магическим потокам, иной раз чуть слышным, но видать очень важным – ничем и никак мешать нельзя. Кот Васька забился под кровать – и ни мявка, пока дядя Петя в доме. Самовар выключен, радио тоже – ничто не должно сбивать мысль колдуна… Ведьма очень аккуратно набросила на дом оборонное заклинание, в таком состоянии Петр Силыч почти беззащитен, а мало ли что… На время его «постига» быть ей сторожем, ведьма стоит у стенки, глаза прикрыты, чтобы лучше ощущать…
– Ох, старость не в радость… Очнись, Федоровна… Все уже…
– Что это ты сияешь белым сахаром? Или узнал что хорошее? Давай, подняться помогу…
– Не треба, сам встану. Ставь-ка сызнова самовар… Отменяется на сегодня Анка и сети – устал больно, хоть выжми… Сколько – час уже прошел с четвертью, ого! То-то, думаю, тяжко как…
– Петр, а Петр?.. Да не тяни ты, идол, чего узнал-то? Сейчас закипит, я свежего заварю…
– Нащупал я гаденыша. Стереглись, стереглись, ан… Он, точно он…
– Этот? Да ты что? Он ведь нашему Лешке ровесник, рано бы ему…
– Вот не знаю, может быть досрочно учили какому лиходейству… А только и его, и тех, кто рядом был, я желе-езно учуял… Мы-то думали, что его в Москве сберегают или еще где…
– Ну… И что?.. А он?..
– А он – недалече. Разумею – в Питере!
– Вот так номер – лег и помер! А как же?..
– А так же! Как раз здесь, возле нашего, его найти труднее всего. Они грамотно сообразили… Да вишь, сротозейничали…
– Петр Силыч, Лешка-то… Раз они в Питере хозяйничают, так не ровен час – Лешку с Леной разыщут. Из Лены – какой боец?.. Опасно… Петр…
– Это – вряд ли, успокойся. Там никто не хозяйничает, ни они, ни наши. Как раз – если внимание проявить, суетиться вокруг – легче отыщут. Чет со своими не должны бы ушами хлопать, а и близко крутиться – нельзя.
– Как же не должны, когда этого прохлопали?
– Сказано тебе – место темное, невидное! Да погоди ты!.. Подумать надо.
– Думай. Я ли мешаю? А только думка твоя – из-за горы видать. Ты, никак, судьбу обогнуть задумал? Скажи, Петр Силыч, угадала я? А?
– Да-к… Ну ты ведьма изрядная… Да. – Дядя Петя попытался рассмеяться, но у него не вышло ничего, только прыгнул вверх-вниз кадык по жирной шее да колыхнулся живот впустую…
– Не знаю, кто так сказал, а меня задело, запомнилось: «Все живое хочет жить». И я хочу. Вот, казалось бы, все изведал, опробовал, все испытал… И смерти, слышь, Федоровна, смерти не боюсь… а боюсь жизнь утратить. Так привольно сердцу: дышать, любить… Чаи вот с тобою распивать…
«Судьбу обогнуть»… Сие невозможно, так уж определено, что никому невозможно. А все же я попробую. Всего делов – разыскать выродка, пока не вырос, и уничтожить. Его жизнь – наша смерть. И наоборот. И тогда и нам, и людишкам легче заживется… И Лешку убережем…
– Так ведь и Лешка, когда в силу войдет, постоит за себя. Или нет?
– Откуда я знаю? Должен бы… Ладно, сегодня уж давай не будем никого искать… И не завтра жизнь наша кончается. Поглядим еще на белый свет. Давай, наливай по последней, да пойду домой, да выцежу смородиновой стакан да спать лягу. На сутки, не меньше. А все же час с четвертью! Есть еще силенки! Ну-ка из молодых кто попробуй!
– Да могуч, могуч ты у нас! Весь плетень давеча разломал, дискотеку в клубе разогнал, дорога, небось, в глазах двоилась!..
– Был грех, что теперь тыкать… А вот Мурман у меня – что отчебучил, если уж о Лешке вспоминать…
– Ну-ну-ну, да успеешь встать… И что?.. – Ирина Федоровна часами готова была разговаривать о неродном ей внуке-прануке, любимом Лешеньке. – Ты сиди, смородиновой и я тебе поднесу, не хуже вашей… Теперь такой запас – в год не истребишь.
Она махнула рукой, и на скатерти явился запотелый графинчик, два граненых стакашка- сотки, блюдечко с солеными рыжиками, две вилки.
– Давно бы так! Посуда мелковата…
– В самый раз посуда. Ну так что Мурман?
– Разыскал он где-то в сарае старый Лешкин кед либо красовок, как он у них называется? Вот, значит, притаранил его в дом, на подстилку к себе положил, туда же яблоко упер, перед кедом поставил, вроде угощает, а сам рядом с подстилкой лежит, охраняет. Я увидел, подхожу: что, мол, дурью маешься, а сам руку к этой Лешкиной детской обувке протягиваю… Как зарычит Мурман, как оскалится! – Старики дружно залились радостным смехом.
– Ну а ты что?
– Ну, вздрогнули!
– На доброе здоровье… рыжичков…
– А что я? Попинал его… фу-ух, хороша-а… но слабенько, сугубо для воспитания, чтобы чувствовал хозяина… скоро, говорю, на каникулы приедет, будете на санках кататься. Так веришь, нет: побежал в сени, шлею приносит, какой его за Лешкины санки цепляли… И поскуливает. Небось думает, что если его запречь, то сразу и Лешка объявится. На ноябрьские приедут, ничего не писали?
– Ничего. Я звала, может и приедут…
Лешка сошел на полустанке Мосино, в пяти километрах от деревни Черная, походил минут двадцать в ожидании попутки, маршрутного автобуса, частника, черта в табакерке… и не дождавшись двинулся пешком. Десять вечера, но еще светло, хотя в Псковской губернии белых ночей не бывает… С каждым шагом настроение у Лешки падало: все эти похороны, поминки, свечи, причитания… Вот бы баба Ира подольше пожила, бодрейшая ведь старуха!.. Дядя Петя, который теперь оказался – папа, тоже был куда как бодр, особенно под банкой, но его не так и жалко… А вот прабабка… Держись, родненькая, живи…
Жив еще или помер уже?.. Интересно, почует его бабушка Ира? Специально для нее Лешка расстарался: нашел пирожные «Ленинградский набор», которые она по старой памяти очень любила. Он уже представлял, как постучит, как войдет, как запричитает баба Ира, якобы застигнутая врасплох, а у самой так и баня затоплена… К дому Ирины Федоровны Леха подошел уже в двенадцатом часу. Еще с улицы
