телеге, доверху нагруженной снопами, подавшись всем телом вперед, готовый в любую минуту прыгнуть вниз и ринуться на помощь отцу.
На половине дороги Фабиан остановился, обернулся к сыновьям и махнул руками, призывая их бежать за ним следом.
Перескочив еще две полоски, снова обернулся и рявкнул:
— Эй, увальни!
Он снова бросился вперед и, еще раз повернув к ним побагровевшее от бешенства лицо, заорал:
— Сюда, дурни, наказание божье!
Адам соскочил с телеги; подростки, — один лет семнадцати, другой — пятнадцати, — бросили серпы и побежали вслед за отцом.
Да и пора было, потому что широкоплечий Владислав, лет на пятнадцать моложе Фабиана, и жена его, высокая, мускулистая баба с большими руками, но худощавым лицом, уже бежали, громко крича, навстречу неприятелю, размахивая кулаками и вилами.
Адам вырвал вилы из рук Юлека. Не прошло и двух минут, как на жнивье, рядом с той злополучной полосой Фабиана, которая послужила причиной раздора и по которой действительно прошелся серп жены Владислава, выщербив ее неровными зубцами, несколько человек сбились в кучу. Оглашая поле неистовыми воплями, они сплелись клубком, размахивая вилами и руками, мелькавшими, словно крылья мельницы под напором бешеного вихря.
Жницы опустили свои серпы и тревожно смотрели на поле битвы. Очевидно, подобные зрелища тут не часто случались, раз производили столь глубокое впечатление. Однако же случались; и сейчас уже кумушки перешептывались о том, что, пожалуй, Фабиан поколотит Владислава, как два года тому назад поколотил Клеменса, а может быть, и ему достанется, как уже случилось однажды, когда он в отместку соседу за какую-то обиду запахал его поле.
— Он и сам, — прибавила мать Яна, — других обижать умеет. Когда мой Ян был еще маленький, а Анзельм хворал, Фабиан у них захватил, было полоску. Как же! Судились потом!..
— Пани Стажинская уж очень памятлива, — затянула жена Фабиана, дрожа так, что у нее зубы ляскали. — А все потому, что Владислав — вор, на каждый колосок, на каждую былинку зарится, так и замирает от зависти, как увидит чужое.
— Конечно, на мужичке женился и сам мужиком стал… А теперь еще отца искалечит! — перебила Эльжуся. — Юлек!. — она оглянулась по сторонам, — Юлек! Иди отцу помогать!
Она заломила свои красные руки и крикнула с отчаянием в голосе:
— Очень хорошо! Убежал!
— Ха-ха-ха! На Неман удрал! — расхохоталась Стажинская.
Действительно, уже далеко от поля огромный рыжий парень бежал что есть мочи задворками околицы к реке. Откинув голову назад и размахивая руками, он перескакивал через низкие плетни и как стрела несся мимо домов, а за ним, проскальзывая под плетнями и перескакивая через грядки, с радостным звонким визгом мчался Саргас.
Люди со всех сторон собирались посмотреть на драку. Ян, — он только что пешком возвратился из дому, — с гневно нахмуренными бровями бежал по направлению к дерущимся.
— Стыдно! Грех! — раздался его негодующий голос. — Фабиан, опомнитесь! Владислав, брось вилы!
Через несколько минут враждующие стороны были обезоружены и разошлись по своим участкам. Владислав, в изорванной одежде, с подбитым глазом, налаживал свою убогую лошаденку. Разнявшие их соседи поспешно, возвращались к прерванной работе. Ян, бросив Адаму отнятые у него вилы, отирал свое лицо, выражавшее горечь и презрение.
— Э-эх вы, безобразники, насильники! Ни стыда-то у вас нет, ни совести, бога вы не боитесь! — громко и с гневом упрекал он Фабиана и его сыновей. — Словно разбойники на большой дороге напали! А из-за чего? Из-за горсти жита…
— Не горсть, — полдесятины! — крикнул Фабиан. — А ты свой нос не суй в чужие горшки, а то смотри, как бы их не расколотили о твою башку. Ишь ходатай у господа бога выискался. Подумаешь, какой миротворец!
На лбу Фабиана красовалась ссадина, около щетинистого уса виднелось синеватое пятно. Он еще не остыл, однако физиономия у него была сконфуженная, и, не поднимая глаз, он что-то налаживал у себя в телеге, бормоча все тише:
— Да он отроду вор! Хоть бы он сквозь землю провалился, этакое мужичье! Хоть бы его собаки заели!
Адам, весь красный, как пион, взобрался на телегу и крикнул:
— Конечно, барину тому и полдесятины нипочем, а бедному человеку всякий грош дорог! Ты ведь аристократ, — ну, и дари свое, кому хочешь, а мы народ маленький; когда нас грабят, нас берет за живое.
Ян не удержался и засмеялся громко, от души:
— Ах, Адам, Адам! Что ты, с ума, что ли, спятил, что такие глупости болтаешь? Какой же я аристократ? Я знаю только, что ни один порядочный хозяин не разорится, если бедный человек утащит у него сноп или два… Из-за этого стыдно заводить такие споры. Твой отец удавится из-за каждого зерна, из- за одной пяди земли, а сам ты ходишь темнее темной ночи, боишься, как бы тебя в солдаты не взяли. В чужую грызню я не ввязываюсь, но сказать правду должен. Драться ни с вами, ни с кем-нибудь другим, как бог свят, я не стану, но молчать, глядя, как вы буяните, все-таки не могу.
Он махнул рукой и, вызывающим жестом нахлобучив шапку, отправился на свое поле.
Там почти ничего не оставалось, — через полчаса вся рожь будет лежать в снопах. Стажинская толковала уже о пшенице; в понедельник нужно и ее жать, пора подошла, а то начнет осыпаться.
— А вы, пожалуй, не придете к нам в понедельник, — обратилась она к Юстине. — Кому ж охота на драки да споры глядеть?
Действительно, шумная ссора, разгоревшаяся в поле, так испугала Юстину, что у нее даже серп вывалился из рук. Но, видимо, испытала она не только испуг, а еще какое-то весьма неприятное чувство. Она брезгливо поджала свои пунцовые губы, нахмурила брови и, казалось, глядя на эту орущую толпу, рвущуюся в драку, она презрительно передернет плечами и с отвращением поспешит уйти. Но это длилось лишь одно мгновение; какая-то мысль мелькнула у нее в голове и помогла ей пересилить себя. С жадным любопытством она следила за Яном, пытавшимся разоружить дерущихся, и вслушивалась в его гневные упреки Фабиану и его сыновьям. Лицо у нее пылало, оттого что она все время наклонялась, но теперь она уже вполне успокоилась и, положив наземь охапку сжатых колосьев, выпрямилась.
— Да разве только здесь случается грустное и неприятное? — ответила она. — Везде, везде… может быть, даже и еще хуже. Разница только в форме.
Юстина высказала мысль, которая четверть часа тому назад победила ее отвращение и помешала бежать домой, — высказала просто и даже пожала плечами, как будто бы речь шла о бесспорном деле.
— Посмотреть со стороны, — прибавила она и невольно взглянула на Корчин, — подумаешь, что там нет ничего ни дурного, ни безобразного, но вблизи… если не одно, то другое… разница только в форме!
Стажинская всплеснула руками и воскликнула:
— А ведь вы правду говорите, правду! Отлично! Злые люди живут повсюду, только злобу свою различно выказывают. А бог всемогущий на одном пастбище и овцу, и козлище терпит…
— Как я рад, как я рад, что вы так смотрите на это, — раздался около Юстины голос Яна, — а уж мне в голову приходило, что вы нас бог знает за кого принимаете, за каких-то разбойников…
Он весь сиял, смеялся и, не сознавая, что делает, нагнулся и сорвал несколько цветов с соседней межи. Цветы ему не нужны были, ему хотелось скрыть яркий румянец, заливший все его лицо. Еще не охладевший от охватившего его чувства, он задумчиво повторил слова Юстины:
— Разница только в форме… то есть разные характеры разно и выказываются: у иных хорошо, у иных скверно… но это только форма… поверхностное и скоропреходящее, а настоящая цена человека в том, что у него в душе заключается…
Мысль Юстины хорошо поняли и мать и сын. Антолька подняла к Юстине свои девичьи, чистые, как у
