представители Тунгусской экспедиции и дали слово: не беря ни копейки дополнительных ассигнований, организовать новую поисковую партию и разведать бассейн одного из самых больших левых притоков Лены — реки Вилюя.
Руководство Тунгусской экспедиции решило отбросить все предвзятые предположения о месте возможной находки алмазных месторождений. Рассуждали логически: если правильно предположение Соболева и Бурова о широкой и мощной алмазоносности Сибирской платформы, то скорее всего алмазы могут быть найдены в русле той реки, течение которой размывает как можно большую территорию платформы.
Такой рекой был Вилюй. Возглавил новую, вилюйскую партию, как ее называли тогда в шутку, «партию бессребреников-энтузиастов», геолог Григорий Файнштейн.
Весной 1949 года отряд Файнштейна был заброшен в Ербо-гачен. Через две недели караван оленей пересек Тунгусско-Чонский водораздел и вышел на реку Чону, приток Вилюя, славящуюся особенно свирепыми комарами.
Здесь был построен настоящий флот — четыре больших парусных баркаса… Погрузив на них все оборудование и запас продовольствия, геологи двинулись по Чоне, по которой предстояло проплыть около пятисот километров.
Причудливые формы выветренных древних горных пород встречались по дороге. Неожиданно среди густой тайги вставали гигантские каменные замки с мрачными башнями и бастионами. Отвесные стены вплотную подступали к воде. День-два плыли по такому каменному мешку, зловещему каньону, а конца все не было и не было.
Как-то на берегу увидели обычную в этих местах медвежью семью: мать и двух маленьких медвежат. Заметив людей, медведица с ревом бросилась на них, хотя никто и не собирался причинять ей никакого вреда. Пришлось мать убить, а медвежат взять с собой в лодку.
Медвежат назвали Мишка и Машка. Днем они весело играли друг с другом, бегали по дну баркаса, а вечером залезали на шкуру медведицы, расстеленную на корме, и начинали жалобно скулить. Геологи успокаивали их, угощали сахаром, но медвежата не брали лакомых кусочков. Они ложились около головы медведицы, лизали ее закрытые глаза, что-то шептали на ухо. Так они и засыпали на шкуре матери — маленькие, пушистые, жалкие.
Потом уже, когда вышли на Вилюй, медвежата подросли и перестали быть такими «сентиментальными». Они купались, лазили по деревьям, бегали с собаками на охоту. После одной из таких прогулок Мишка и Машка не вернулись — тайга взяла свое.
К середине лета парусная флотилия подошла к Вилюю. Река встретила геологов неприветливо: часто попадались пороги, отмели, перекаты.
Однажды к концу дня баркасы вошли в узкое, мрачное ущелье. Вода стремительно неслась мимо высоких каменистых берегов. Плывший на первом баркасе рабочий — якут Василий Иванов — вдруг испуганно закричал и стал показывать рукой вперед. Оттуда долетал глухой, нарастающий рокот.
— В чем дело? — крикнул Файнштейн. — Что там?
— Улахан-Хан, — ответил Иванов. — Самый большой порог на Вилюе. По-русски это значит «Большая кровь». Надо к берегу править, начальник, а то все помрем.
Выбрав подходящую бухточку, геологи причалили баркасы к берегу, а сами отправились на разведку. До порога было километров пять. Стемнело. Рокот все усиливался и, наконец, превратился в лютый звериный рев.
Когда подошли к порогу, стало совсем темно. Ничего не было видно. Только белые гривастые буруны да неумолчный грохот ударяющихся друг о друга камней говорили о том, что здесь ярится порог.
Утром, чуть свет, снова пошли к Улахан-Хану. Ужасная картина открылась перед геологами. Река пододвинула свои берега почти вплотную друг к другу. Вода падала вниз с высоты пяти-шести метров. Сразу за порогом из реки, рассекая ее на два рукава, торчал огромный, позеленевший от сырости утес. Течение бешено устремлялось на него, скатываясь с боков на стороны белой шипящей пеной. Возле утеса, крутясь в воде, как легкие мячики, прыгали многопудовые валуны. О том, чтобы провести баркасы через это чудовище, не могло быть и речи.
Два дня геологи не могли решить, что делать дальше. На то, чтобы разгрузить баркасы и перетащить их волоком вокруг, требовалось не меньше двух недель. А времени уже было в обрез.
Жители окрестных якутских наслегов, к которым геологи обращались с расспросами, только услышав об Улахан-Хане, испуганно трясли головами. По преданию, Улахан-Хан был священным порогом. За его чертой начиналось подземное царство, потусторонний мир. Нельзя было пройти порог Улахан-Хан и остаться живым.
Однажды, когда Григорий возвращался к себе в лагерь, его догнал на таежной тропе застенчивый, угловатый юноша-якут.
— Здравствуй, товарищ, — улыбаясь, сказал он. — Меня зовут Вася. Я комсомолец и учусь в десятом классе, в районном центре. Сюда я приехал на побывку к дедушке. Мой дед — самый старый человек в округе, ему сто лет. Пойдем к нам — дедушка Илья поможет тебе. Он все знает. Наш учитель сказал про него, что он ходячая энциклопедия.
Григорий пошел вместе с Васей к его деду. Старый Илья, сухой, морщинистый, с умным скуластым лицом, долго почти в упор рассматривал геолога. Он как бы решал, стоит ли вести с этим человеком серьезный разговор или нет. Потом подошел к печке, присел перед ней на корточки и на все вопросы Файнштейна отрицательно качал головой. Пришлось уйти ни с чем.
…Кто-то дернул Григория сзади за рукав. Он обернулся. Перед ним стоял внук старого якута — десятиклассник Вася.
— Дедушка зовет тебя в дом. Он будет петь «олонхо», — тихо сказал Вася.
Григорий вошел в избу. Старик в торжественной, строгой позе сидел на полу на медвежьей шкуре, поджав под себя ноги. Он был причесан, одет в новую красную рубаху. Молча указал Григорию место напротив себя. Вася примостился рядом на корточках.
Откинув назад голову и чуть прикрыв глаза, старый якут запел «олонхо» — устную народную легенду. Он раскачивался из стороны в сторону, поднимал и опускал руки, «играл» дребезжащим голосом. Вася, перебегая глазами с деда на гостя, торопливо переводил:
— «…Необъятна родная Якутия — страна светлых ночей. Небо над ней так широко, что ни одна птица не может перелететь его, и поэтому Якутию называют «Землей птичьей радости». Великие олонхосуты — народные певцы — прославили красоту и богатство родной земли. Когда-то и он, Илья, был знаменитым певцом и не раз выходил победителем — аайтыса — состязания олонхосутов. Тогда его голос был молод и чист, как утренняя заря, он разносился над полями и лесами, соперничая с полетом ексекю — прекрасной сказочной птицы. Теперь Илья стар, его голос бренчит, как старое ведро, привязанное под телегой. Так пусть же земля послушает его песню, пусть ветер разнесет эту песню о бедняке Уйбаане, который нашел в тайге чудесный сверкающий камень…»
— Где, где? В каком месте? — вскочил Григорий, но, вспомнив, что это только «олонхо» — легенда, смущенно махнул рукой и снова опустился на медвежью шкуру.
— «…Посреди дремучей тайги в дырявой юрте жил бедняк Уйбаан. У него была жена Нюргуяна и сын Лэгэнтей. Не часто поднимался в небо над юртой Уйбаана дымок очага — варить-то особенно было нечего.
Однажды на охоте Уйбаан поймал ронжу — таежную птицу.
— Не убивай меня, — заговорила ронжа человеческим голосом, — я покажу тебе место, где лежит волшебный сверкающий камень. Этот камень принесет тебе счастье.
Полетела ронжа на север, и Уйбаан отправился за ней. Он шел девять дней и девять ночей. На десятый день ронжа вывела Уйбаана на широкий алас — лесную поляну. Здесь, у корней высокой лиственницы, лежал волшебный сверкающий камень.
В юрту Уйбаана пришла радость. Стол ломился от обильной пищи, жена охотника Нюргуяна стала щеголять в чулках из лисьих шкур, а сын Лэгэнтей — в бобровой шапке.
Но недолго длилось это счастье. О чудесном камне узнал злой и жадный царь Байбал. Он послал к Уйбаану девять всадников, но охотник не отдал свою находку царским слугам.
Тогда Байбал, жадность которого не знала границ, сам поехал к Уйбаану. В обмен на чудесный
