Так двигались они еще месяц, проползая за день не больше двух километров. К концу дня Лариса уставала до того, что не могла сама подняться с земли. Тяжело волоча ноги по шуршащей гальке, Федор Алексеевич перебредал через ручей, брал Ларису на руки и переносил к костру. Сухари и консервы жевали молча — не было сил разговаривать. Два-три часа короткого, похожего на забытье сна — и снова в дорогу.
В начале второго месяца поисков пошли дожди. Вода в ручье прибавилась, течение стало сильным. Трудно стало переходить ручей вброд — сбивало с ног. Негде было сушиться, да и вряд ли стоило заниматься этим бесполезным делом: дождь не прекращался ни на минуту, и вся одежда была мокрой до последней нитки.
По мокрому мху ползти было особенно трудно. Стоило только опереться на локоть, как в образовавшуюся ямку набегала вода. Однажды Лариса не выдержала. Уткнувшись головой в мокрый куст, она заплакала, как тогда в Ленинграде, после смерти Шестопалова. Захотелось бросить все, уехать из этих проклятых богом мест, захотелось посидеть в теплой комнате, поесть чего-нибудь вкусного, навсегда забыть надоевшие консервы и сухари.
Но ей сразу вспомнились последние слова Шестопалова: «Я верю, у вас получится…»
Лариса вытерла слезы.
— Федор Алексеевич, — крикнула она дрожащим голосом, — давайте назовем этот ручей Шестопаловкой?
Беликов кивнул головой.
19 августа пиропы и ильмениты в ручье кончились. Значит, они сносятся в русло сверху, с вершины водораздела.
На следующий день Беликов и Попугаева, все так же ползком, стали подниматься на вершину водораздела. Пиропов было все больше и больше. Где-то совсем рядом была трубка, обетованная голубая земля…
Ночевали на болоте, у большого, вымытого дождями белого камня. Ночью Ларисе приснился сон. Взявшись за руки с Беликовым, они шли по широкому, усыпанному цветами полю. Неожиданно цветы кончились — перед ними лежала голубая земля. Она уходила далеко, к самому горизонту, и сливалась с таким же голубым, ясным и чистым небом. А на горизонте что-то ослепительно сверкало. Они подошли ближе — это были алмазы. Большие прозрачные кристаллы лежали вокруг них. Лариса протянула к ним руку и… проснулась. Над ней, переливаясь алмазной россыпью звезд, чернело свободное от туч небо. Дождь кончился.
Утром 21 августа они поднялись на вершину водораздела. Это было странное, не похожее на все окружающее место. Редкостойная лиственничная тайга была окутана сиреневой дымкой, белесый туман таинственно и загадочно стелился Между деревьями.
Лариса наклонилась и подняла с земли серовато-синий комок. Он был весь усыпан красными кристаллами пиропа и черным ильменитом.
— Федор Алексеевич, — взволнованно сказала Лариса, — здесь надо копать.
Она быстро присела и стала вырывать руками мох. Беликов принес кайло и лопату. Два-три удара, и на дне ямы заголубело…
Сначала они не поверили. В десяти метрах от первой вырыли еще одну яму, потом еще одну — всюду была голубая земля.
— Федор Алексеевич, нашли, нашли, нашли!..
Так 21 августа 1954 года, завершая труд большого коллектива ученых и геологов, воспитанница Ленинградского университета Лариса Попугаева и рабочий Федор Алексеевич Беликов открыли первую в Советском Союзе алмазоносную кимберлитовую трубку. Они назвали ее «Зарница».
Человек смотрит сквозь землю
В моем блокноте уже были записаны рассказы геологов Григория Файнштейна и Ларисы Попугаевой, уже встречался я с основателями Тунгусской, ныне Амакинской, экспедиции, геологами Сергеем Соколовым и Владимиром Беловым, виделся и долго разговаривал с «дядей Мишей» — директором института геологии Восточно-Сибирского филиала Академии наук СССР, профессором Михаилом Михайловичем Одинцовым. Теперь бы узнать, как шли разведочные работы после открытия первых месторождений!..
Однажды во время нашего разговора профессор Одинцов, перебирая старые фотографии, задержал на секунду в руке небольшой снимок. Вихрастый, коротко подстриженный подросток с энергичным и, казалось, не по возрасту умным взглядом смотрел на нас.
— Сын ваш? — спросил я.
Профессор Одинцов улыбнулся:
— Нет, это геолог Владимир Николаевич Щукин. Обязательно разыщите его! Необыкновенно светлая «геологическая» голова. В буквальном смысле слова видит сквозь землю. Я не шучу. В прошлом году он всем нам, зубы проевшим на алмазах, показал, как надо искать кимберлитовые трубки. И, между прочим, вашего покойного слугу оставил «с носом». Обязательно найдите его и расспросите об этом забавном случае.
И вот я вылетел из Нюрбы в партию, где старшим геологом работал Владимир Щукин. На этот раз пришлось лететь на самолете, на котором не было ни бортпроводницы, ни мягких, уютных кресел. Комфортабельный серебристый ЛИ-2 сменил весь во вмятинах и царапинах зеленый таежный работяга «Антон».
Геологи любят эту неприхотливую, но выносливую и надежную машину. Не раз выручала она их из трудных положений, вывозя с лесных пожаров, спасая от голода и холода.
Кабина была завалена мешками, теплой одеждой, туго набитыми рюкзаками. Пассажиры — полярные геологи в болотных сапогах и ватных телогрейках — спали вповалку. «Ухабистая» северная трасса не производила на них никакого впечатления. Видно, приходилось испытывать и не такое…
Мы долго летели на север, над самым сердцем Сибирской платформы. Исполосованная желто-синими шнурками рек, поросшая пепельно-зеленым ковром полярной тайги, внизу огромными каменными холмами дыбилась древняя горная страна.
Иногда под крылом неожиданно возникали извилистые, длиной в несколько десятков километров, зловещие ущелья — каньоны. Иногда каменистые холмы сходились вместе, образуя своими гигантскими террасами правильные амфитеатры и цирки.
…Вот среди тайги проглянули домики-чере<нрзб>. Это была «северная алмазная столица».
Перебравшись в поселок через речку по <нрзб> деревянному мостику (потом мне сказали, что это единственный во всем якутском Заполярье мост), я отправился искать геолога Щукина. В главной конторе партии мне указали на обитую войлоком дверь.
— Вот кабинет Владимира Николаевича.
Я открыл дверь. Комната была пуста. На столе, на листах бумаги, исписанных угловатым почерком, лежала груда каких-то камней. В углу стояли сапоги, на каждом из которых было пуда по два грязи.
Я ждал Щукина до самого вечера. В комнату все время заглядывали незнакомые люди и говорили, что Владимир Николаевич будет через десять минут. Потом выяснилось, что геолог Щукин ушел на три дня в тайгу, проверять открытую недавно геофизиками кимберлитовую трубку. Мне любезно показали его дом и предложили пожить в нем до возвращения хозяина.
Дом Щукина был похож на шахматный клуб. Во-первых, было очень много книг по теории шахматной игры, во-вторых, все было заставлено шахматными досками и фигурами. Пешки и легкие фигуры встречались в самых неожиданных местах. Одного черного коня я нашел даже в начатой банке сгущенного молока.
Щукина не было пять дней. На шестую ночь меня разбудила тихая возня. По комнате, раскладывая на полу спальные мешки, бесшумно двигались какие-то тени. Увидев, что я проснулся, тени, как по команде, юркнули в мешки и затаились.
Проснувшись утром, я увидел, что загадочные ночные тени сидят за столом и пьют из консервных
