—Доброго тебе начала.
—И от меня,— добавил Веденеев.— Вы знаете, товарищ политрук, мы с Нагорным вроде как бы побратимы: на гарнизонной гауптвахте вместе отсчитывали срок своей службы.
—И вам досталось на орехи?
—За солидарность, товарищ политрук. Хотелось выручить дружка, да не получилось. Хорошо, что хоть начальник связи душевным человеком оказался: «Обоих,— говорит,— на гауптвахту».
Политрук засмеялся:
—Душевный человек, говоришь. Веденеева, значит, чтоб не скучно было Нагорному?
—Точно, товарищ политрук.
Немного побыл у нас Павел Петрович (так называл его, я слышал, комиссар дивизиона). Прощаясь с ребятами, политрук обратился ко мне с просьбой:
—Товарищ старшина второй статьи, проведите меня немного.— Во дворе штаба дивизиона он остановился и, внимательно посмотрев на меня, спросил:— Что у тебя за история с Хрусталевой?
Признаться, я готов был к любому вопросу, но только не к этому. Откуда он мог узнать о Марине Хрусталевой? Наверное, меня бросило в жар, потому что политрук, глядя на меня, мягко улыбнулся.
—Что, любишь?
—Очень.
—А ты хорошо ее знаешь?
—Знаю не только ее, но и семью. Это замечательные люди.
—А вот Демидченко другого мнения.
—Что вы, товарищ политрук. Отец Маринки летчик, воевал в Испании. Мать учительница, депутат горсовета. Сама Маринка комсорг группы, мастер спорта по стрельбе. Словом, замечательная девушка.
—Почему же Демидченко говорит, что она странная какая-то.
—Может быть, это еще вначале. Тогда поведение Маринки показалось немного странным и мне. Ну и начал знакомиться с ней самой, ее товарищами, семьей. Вот и дознакомился. Влюбился так, что не знаю теперь, что и делать. Об этом только вам, товарищ политрук.
—Спасибо, что доверяешь. Ну а в чем все-таки странность ее поведения?
—Она, конечно, что-то скрывает. Я несколько раз пытался выяснить, но она так ничего и не сказала. Грозилась даже, что если я еще раз спрошу ее об этом, она не захочет больше видеть меня.
—Даже так ставился вопрос?
—Да.
—А не дурачит ли она тебя?
—Что скрывает от меня что-то, это ясно без слов. Кстати, не только от меня, но и от матери. Но чтобы дурачить, нет, исключается. Скорее все это — какие-нибудь девичьи причуды.
—С причудами шут с ними. А вот если что-нибудь серьезное, тогда нам этого никто не простит.
—Товарищ политрук, ну пусть меня, а мать? Сами знаете, материнское сердце обмануть нельзя.
—Сам же говоришь, что скрывает и от матери.
—Так это ж если пустяк.
—Ну ладно, поживем увидим. Так, говоришь, не знаешь, что делать? Кончишь службу, и, если и она любит тебя, будете оба счастливы.
—В том-то все и дело, что ее не поймешь. Гордая она очень.
—Гордая— это хорошо. Лишь бы не капризная.
—Нет, девушка она самостоятельная, но с характером. И все бы ничего, да вот в последний раз, когда я зашел к ней домой, она почти не стала со мною разговаривать. До этого, казалось, радовалась моему приходу, а тут на тебе, сказала такое, что душа заболела. И хотя бы было за что, а то неизвестно. Будто кошка дорогу перебежала.
—Что, без всякого повода?
—Ни за что ни про что.
—Может, обидел чем?
—Если бы так. Я же говорю, что обходился с ней, как с самым дорогим человеком.
Несколько метров шли молча, а потом политрук спросил:
—А траншею так и не закончили?
—Нет, но теперь закончим. За недельку все будет готово, и заметку в «Советский черноморец» напишем.
Политрук остановился, долго смотрел мне в глаза, а потом задал мне еще один вопрос:
—Товарищ Нагорный, думал ли ты когда-нибудь о вступлении в ряды Коммунистической партии?
—Честно сказать, думал, но еще не сделал ничего такого, что было бы достойно звания коммуниста.
—А Сугако как? — без связи с предыдущим спросил политрук.
—Он хороший, трудолюбивый парень, но голова у него, как вы правильно тогда сказали, захламлена религиозным мусором.
—Вот тебе поручение: постарайся очистить его сознание от религиозного дурмана и, если удастся, подготовить к вступлению в ряды комсомола.
—Да я уже кое-что сделал.
—Что именно?
—Кажется, мне удалось завоевать его доверие.
—Немало, прямо скажем. Но это все-таки еще не все. Ну желаю тебе успеха.
—Спасибо, товарищ политрук. За все большое спасибо.
Идти по улицам Севастополя в форменной фуражке, но без знаков различия, нельзя. Первая же встреча с военным патрулем могла принести неприятности. Прикрепить нашивки к рукавам блузы— дело нехитрое. У Олега нашлись нитки и игла, и через какие-нибудь пятнадцать минут командирские знаки различия были на том месте, где им полагалось и быть. В тот же день на посту ВНОС номер один появился новоиспеченный старшина второй статьи.
—Нет, чтоб я пропал, если это не Нагорный, наш новый командир,— объявил Лев Яковлевич, ощупывая нашивки на рукавах моей блузы.
О моем новом назначении, оказывается, все уже знали еще до моего возвращения. Об этом было сообщено на пост специальной радиограммой. Полученной новости были рады все, за исключением Звягинцева. Мое появление в расположении поста Семен встретил, как и следовало ожидать, мрачно.
—Упек все-таки своего дружка.
Что ответить ему на это? Дать в морду? Нельзя. Теперь за такую выходку по головке не погладили бы. Самый верный путь— вести себя сдержанно. «Так что, он будет оскорблять тебя, а в твоем лице и честь командира, а ты будешь молчать или, как ты говоришь, вести себя сдержанно?»— подстрекал меня черт.— «Не молчать, а строго, с достоинством поставить его на место»,— говорил здравый смысл.
—Краснофлотец Звягинцев, я предупреждаю вас в присутствии ваших товарищей, что впредь за оскорбление чести и достоинства командира или нарушение воинской дисциплины вы будете строго наказаны.
—Да это мы знаем. Благодарности от вас не получишь, как бы ни старался.
—Вот и хорошо, что знаете. А насчет благодарности, то это зависит от вас самих. Заслужите, получите не только от меня, но даже от высшего командования, как, например, краснофлотцы Танчук и Сугако. Им объявил благодарность сам командир дивизиона.
—Побожись, что не врешь,— не поверил Лев Яковлевич.
—Божиться я не стану, а честное слово дать могу.
—Ты слышал, Лефер, комдив объявил нам благодарность. Это ж что-нибудь да значит?
Лефер молчал, но по тому, как он улыбался и переступал с ноги на ногу, видно было, что сообщением он доволен.
—Ну так что, товарищ комсорг,— обратился я к Лученку.— Закончим траншею?
—Вручную?— спросил Михась.
—Зачем вручную? У нас есть прогрессивный метод краснофлотца Танчука. А для большей безопасности перенесем рацию на это время в другое место, скажем, в столовую.
