Любопытная вещь этот предлог. Никакой науки о поводах не было и нет, ни у кого не возникало и не возникает даже мысли об умении пользоваться ими, а вот, поди ж ты, юная Лида настолько правдоподобно изобразила неполадки в своей обуви, что даже я, шедший рядом с ней, поверил было ее предлогу.
—Ты хоть догадываешься, почему Маринка дуется на тебя?— спросила меня Михеева.
—А что тут догадываться? И так все ясно.
—Где теперь ваш командир? — спросила Лида, как мне показалось, без связи с предметом нашего разговора.
—Отозвали в штаб.
—И что, он теперь не вернется?
—Его перевели в другую часть.
—А ты знаешь, что он рассказал Маринке?
—Нет, хотя я и спрашивал.
—Так вот, Коля, ваш распрекрасный старшина рассказал Маринке да еще в присутствии других, что будто она надоела тебе хуже горькой редьки и ты никак не можешь отвязаться от нее.
Я уже привык не удивляться тому, что исходило от Демидченко. Но то, что я услышал от Лиды, привело меня в оцепенение. Как же так? Где предел человеческой подлости?
—Надеюсь, Лида, хоть ты мне веришь, что все это гнусная клевета?
—Я тоже была при этом разговоре и сказала вашему старшине, что он бессовестно лжет. И знаешь, что он ответил? «Спросите,— говорит,— у других, они вам то же самое скажут. Даже добавить могут».
Поднимаясь в гору, я держался левой рукой за поясной ремень, а правой хватал ближайшие ветви дикого кустарника и подтягивался вверх. Лида, обхватив обеими руками мою левую руку, шла слева и спрашивала:
—Тяжело меня тащить, правда?
—Нисколько. Знаешь, какой я сильный? Да согласись ты, на руках вынесу.
—Вот была бы потеха. Маринка лопнула бы от ревности.
—Ей теперь все равно. А тут еще этот франт Севалин, и выпала мне карта, милая Лида, пустые хлопоты.
—Ты это серьезно?
—Серьезнее, пожалуй, не может и быть.
—Вот чудак. Не знаешь ты женщин. Ладно, придет время, она сама тебе скажет.
Мы уже поднялись на гору, на которой стояла небольшая часовня. Наш экскурсовод Борис Фомич остановился перед входом в нее и сказал:
—Вот здесь покоятся останки итальянских солдат, погибших в Крымской войне. Как вы помните, в лагере союзников, осаждавших Севастополь, был и пятнадцатитысячный корпус, который направила на Крым Сардиния. За порядком в часовне присматривает старая гречанка. Давайте теперь войдем в часовню и посмотрим ее внутренний вид.
Мы зашли в часовню, стены которой были украшены различными надписями на итальянском языке, по бокам— списки погибших военачальников.
Борис Фомич остановился в центре, возле металлического круга, и сказал:
—Под нами подземелье с останками погибших воинов.
На круг вышел Кочетков. Он подпрыгивал и ударял ногами по металлу, что вызывало раскатистый подземный гул.
—Гудит. Верно, души усопших тревожатся.
Не успел паренек закончить свою фразу, как тут же провалился в подземелье. Я взглянул на Бориса Фомича. Лицо его покрылось мертвенной бледностью. Все, кто был поближе к зиявшей дыре, испуганно ахнули. Мы не успели еще как следует прореагировать на это происшествие, как Музыченко, не раздумывая, прыгнул в отверстие вслед за исчезнувшим десятиклассником. Стоявшие ближе к центру обступили дыру и смотрели в ее черную пасть. Через полминуты из нее показалась голова неудачливого паренька, а еще через несколько секунд— и все туловище, поддерживаемое руками Музыченко.
Крепкие руки ребят подхватили парня и вытащили из отверстия.
—Ну как ты там?— спросил я его, нагнувшись над темной дырой.
—Старшына,— услышал я,— кынь мени вогню.
Я достал коробку спичек и вложил ее в протянутую руку Музыченко. Подземелье оказалось неглубоким, всего лишь около двух метров. Первое, что сделал Петр, разыскал и поднял металлическую крышку, которой закрывалось отверстие в полу часовни. Через десять минут вылез и сам Музыченко.
—Ну что там?— засыпали вопросами ребята.
—Только говори по-русски,— обратился я с просьбой к Петру,— иначе никто тебя не поймет.
—Ладно. Так вот,— начал Музыченко,— прыгнул я, значит, вслед за вашим пареньком...
—От имени всех ребят,— прервал начатый рассказ Борис Фомич,— я должен искренне поблагодарить вас за смелый поступок. Правильно я говорю, ребята?
—Правильно!— хором ответили десятиклассники.
—Надо ж было выручать парня,— смущенно ответил Петр.
—Это понятно, когда человек видит, с чем имеет дело,— заметил Борис Фомич.— А тут фактически прыжок в неизвестное. Не каждый отважится на такое.
—Ну так вот,— продолжил свой рассказ Музыченко.— Только, значит, я приземлился, понял, что ничего страшного. Паренька я вам вернул, нашел и крышку. А потом начал смотреть, что там. Без огня картина, прямо скажу, жуткая. С четырех сторон какие-то холодные зеленые светляки. Потом уже при спичках я увидел черепа, сложенные пирамидами, и другие кости. Сколько их там — не сосчитать.
—А что это за светляки? — спросил кто-то из ребят.
—Это органический фосфор, входящий в состав костей,— пояснил Борис Фомич.
—От жуть!
—И еще там какие-то надписи на каменных плитках,— добавил Музыченко.
—Какие надписи?
—Пирамиды черепов и при каждой надпись на каком-то иностранном языке.
Как молния сверкнула мысль: «А что если среди этих надписей окажется то, что ты ищешь? Язык, конечно, итальянский, которого я не знаю. Переписывать все тексты — дело хлопотное. Да и нет уверенности, что это что-нибудь даст». Но и махнуть на все рукой я уже не мог.
—Есть у кого-нибудь карандаш и бумага?
Этих простых принадлежностей у десятиклассников хоть отбавляй. Через полминуты у меня было и то, и другое.
—Борис Фомич,— обратился я к учителю,— мне очень нужно кое-что уточнить. Мы с краснофлотцем Музыченко справимся с этим мигом.
—Что, опять в подземелье?
—Да, но теперь это не страшно: там уже побывала наша разведка.
—Раз нужно, уточняйте, что следует,— ответил учитель.
Мы с Музыченко спрыгнули в подземелье. Картина оказалась действительно жуткой. Невольно вспомнился случай в раннем детстве. Год тогда выдался голодный. За краюху хлеба из просяного отсева готовы были на самые отчаянные поступки. Как-то Лерка Корзухин сказал: «Говорят, самогонщица Самсонка, которая умерла, ходит ночами по кладбищу и расшатывает кресты».— «Враки»,— возразил я.— «А вот и нет. Скрип слышали многие».— «Ну и что?»— «А вот то. Теперь никто бы не пошел ночью на кладбище».— «Я бы пошел».— «Не пошел бы. Спорим на краюху хлеба». Поспорили. Вечером собрались на улице, примыкавшей к кладбищу. Нужно было дождаться полуночи и только тогда идти к могиле бабки Самсонки. Ночь выдалась пасмурной, темной. И чем ближе время подходило к полуночи, тем сильнее становилось чувство страха перед надвигавшимся испытанием. «А как ты докажешь, что подходил к могиле бабки Самсонки?»— спросил Корзухин.— «Иди вслед за мной и проверяй!»— «Не на того дурака напал. Я знал, что ты так скажешь. Поэтому еще днем после нашего спора положил на могиле свою рогатку. Принесешь ее, докажешь, что ты там был. Не принесешь, с тебя краюха хлеба».— «А если врешь, что положил рогатку?» — «Тогда я пойду за ней. За две краюхи хлеба». Поверил Корзухину, хотя и знал, что по характеру он плутоват. После полуночи перелез через кладбищенский забор, открыл калитку и вышел на
