в голове. Может быть, ты сможешь разумно объяснить мое появление в коридоре?
— Не смогу, если ты не стучалась в другие номера, прося о помощи.
— Нет, не стучалась. — Мария помедлила. — Я уже говорю, что была в замешательстве.
— Причина твоего замешательства — шторы?
Она отошла от него, села. Спустя мгновение повторила:
— Шторы.
— Окна были не зашторены, когда ты пришла туда — вопреки тому, что ты заявила Монку. — Пэйджит стоял неподвижно, глядя на нее сверху вниз. — Кто опустил шторы, Мария, и зачем?
— Зачем? — Она была в нерешительности, не умея объяснить то, что от нее требовалось. Наконец прошептала: — Затем, что мне было стыдно.
Он сел рядом с ней.
— Стыдно?
— Да. — Она повернулась к нему. — Я не хотела, чтобы кто-нибудь видел.
— Что видел? Ренсома?
— Все. Когда я убила его, я хотела бежать, надеясь, что никто меня не видел. Безумная мысль. Я не могла сказать об этом Монку.
— И поэтому солгала о шторах.
Мария отодвинулась от него.
— Самое подходящее слово — «смятение», — холодно ответила она. — Я была в смятении.
— В ужасном смятении. И непонятно, как можно было в таком смятении убить Ренсома с безопасного расстояния, стянуть с него брюки, оставить следы царапин на его ягодицах, расцарапать себе шею и бедро и детально разработать версию о попытке изнасилования, чтобы избежать наказания.
Мария оцепенела, ее охватило ужасное сознание, что она совершенно одинока.
— Они не могут не верить мне.
— Почему? Потому что ты так стараешься помочь им?
— Нет. — В ее голосе звучала безнадежность. — Может быть, кое-что я сказала неправильно. Но они не могут считать меня убийцей.
— Они считают, что ты нанесла повреждения телу спустя добрых полчаса после смерти. И поэтому уже без особой натяжки можно допустить версию об убийстве.
Как будто непроизвольно Мария коснулась синяка под глазом, отливавшего уже сине-зеленым цветом.
— Они думают, что он мертвым сделал это?
Пэйджит не ответил.
— Скажи мне, — наконец заговорил он. — Ты раньше была знакома с Марком Ренсомом?
Она посмотрела на него широко открытыми глазами.
— О Боже… Нет!
— Следующим шагом Шарп будет выяснение: была ли ты знакома с Ренсомом. Если была, скажи мне об этом сейчас, или я на самом деле брошу тебя на произвол судьбы.
Ее раздражение окончательно уступило место страху.
— До его звонка я не встречалась с ним. Клянусь.
— Было бы лучше, если бы это оказалось правдой. Достаточно того, что на пленке Монка записано несколько ответов, которые либо неправдивы, либо, как ты сама теперь видишь, неточны. Не говоря уже о том, что данные Шелтон никак не подтверждают твоих показаний. — Пэйджит повысил голос. — И я не могу считать, что ты добропорядочно провела эти полчаса.
Мария холодно посмотрела на него:
— Даже трудно сказать, у кого — у тебя или у Ренсома — более оскорбительный взгляд на меня.
— Тогда найми лучшего адвоката в стране и восстанови свою репутацию.
Внезапно она почувствовала, что силы покинули ее.
— Ты совсем не веришь мне?
— Это не так. Во всем остальном я тебе верю. Я понимаю, что в чем-то тебе можно верить.
Мария резко поднялась:
— Знаешь, мне все это уже надоело.
Пэйджит пожал плечами:
— Ты не должна забывать о том, что у тебя есть хорошего. Твой пятнадцатилетний сын верит в тебя. Что касается меня, то я думаю о том, как избавить Карло от ненужных страданий, только из этих соображений я и действую.
— Чудесно. — Мария потянулась к своей сумочке. — На сегодня мы закончили?
— Минуточку. Мой тебе совет: никаких конкретных объяснений на телевидении — только искренние рассуждения общего характера о твоих мучениях и о мучениях таких же жертв. Я не хочу исправлять еще какие-то твои «ошибки».
Мария молча смотрела на него.
— Хочу пожелать Карло спокойной ночи, — наконец сказала она.
Когда она вернулась, лимузин уже был во дворе. Пэйджит проводил ее до дверей. За порогом она обернулась к нему, не зная, что увидит на его лице.
Его лицо не выражало ничего.
— Удачи в «60 минутах», — произнес он.
Потом неслышно затворил дверь, и Мария осталась одна.
— Это был кошмар, — тихо проговорила Мария. — Мне приходилось слышать об этом, женщины рассказывали, но как это на самом деле происходит, я и представить не могла.
Библиотека, где Карло и Пэйджит смотрели передачу, освещалась только светом телевизионного экрана. Телекамера вначале панорамировала номер отеля, потом захватила в кадр Марию и ее интервьюера и наконец дала крупным планом лицо Марии — оно заполнило весь экран. Вид у нее был тревожный, замкнутый — она была слишком поглощена тягостными воспоминаниями, чтобы замечать направленный на нее объектив.
Зазвучал голос интервьюера за кадром:
— Вы не могли бы описать свои ощущения?
Пэйджит взглянул на Карло, застывшего в напряжении.
Рядом с ним на диване лежал воскресный номер газеты. Заголовок гласил: «Загадка смерти Ренсома не разрешена».
Шарп предвосхитила интервью Марии. Статья явно была ее идеей. Репортер приводил цитаты из ее высказываний, из которых следовало, что она «занята изучением противоречий между показаниями мисс Карелли и фактическими данными»; «озадачена тем, что мисс Карелли неожиданно прекратила давать показания»; «полна решимости добиваться того, чтобы по этому делу об изнасиловании, от которого зависит и ее собственная карьера, проводилось объективное расследование» и что она «очень надеется: общественность не забудет о том, что талантливый человек погиб в их городе». На единственной фотографии, помещенной в газете, был трогательно юный Марк Ренсом.
Пэйджит умудрился поместить в том же номере и свои соображения. «Головоломка с данными исследований и несовпадениями, — отмечал он, — не должна отвлекать нас от главного факта — Мария Карелли была вовлечена в трагедию, у которой нет иной первопричины, кроме попытки изнасилования».
Но это не спасло Марию от тяжелого испытания, в которое ее искусно ввергла Шарп, — ей предстояло либо подробно рассказывать на глазах у телезрителей об обстоятельствах дела, либо откровенно уклониться от этого.
На экране глаза Марии были опущены вниз. Она казалась лишенной голоса и сил.
— Это воспринималось как нечто нереальное, — наконец вымолвила она. — Несколько мгновений мне казалось, что это происходит с кем-то другим. Потом мой ужас обрел осязаемые черты — его дыхание на моем лице, тело, придавившее меня к полу, руки, срывавшие с меня одежду. — Она помолчала, коснулась рукой щеки и тихо закончила: — Шок, когда он ударил меня.
