женщину, которая чувствует свое одиночество, вспомнить то, что она никогда никому не рассказывала, то, что она старалась похоронить в глубине своей души, чтобы никогда не думать об этом. — Помолчав, Терри закончила еще мягче: — После того, что произошло, это для нее единственный способ защитить себя.
Угловым зрением она уловила неприязнь в лице Марии. Кук казался удивленным.
— Вы, кажется, оспариваете основные положения предыдущего выступления?
Терри опустила взгляд. У нее было ощущение, что ей делают внушение. Снова подняв глаза, увидела нацеленную на нее камеру.
— Я никого не оспариваю, — спокойно промолвила она. — Мои слова обращены не к тем, кто находится здесь. Я обращаюсь к той, которую не знаю, кто может смотреть нас сейчас в одиночестве, или с мужем, или с детьми, или со своим другом. Но с кем бы она ни была — все равно она совершенно одна. Потому что она — единственная, кто знает.
— Вы хотите сказать, что она не даст о себе знать?
— Нет, не это. — Терри сделала вдох, принуждая себя говорить медленней и отчетливей. — Я хочу сказать, что, рассказав о себе, она поможет прежде всего самой себе. Потому что, если ее изнасиловали, она до тех пор прятала в себе воспоминания об этом, пока не превратилась в совершенно другого человека.
Кук кивнул:
— Вы явно сочувствуете людям, которых разыскиваете.
Отвернувшись от камеры, Терри почувствовала, как оборвались незримые нити, связывающие ее с женщиной, которую она представляла себе.
— Я проходила практику адвокатом по делам об изнасиловании. На юридическом.
Мгновение Кук смотрел на нее. Потом произнес:
— Тереза Перальта, Мария Карелли — спасибо за выступление в вечерних новостях Си-эн-эн.
Интервью закончилось.
Мария, выглядевшая обескураженной, придя в себя, уронила только:
— Спасибо.
Терри не ответила.
В лифте Мария заговорила:
— Неудивительно, что вы нервничали. У вас никакого представления ни о телевидении, ни о том, как помочь мне.
Терри обернулась к ней. Спросила очень мягко:
— Чего не скажешь о вас, не так ли?
Мария посмотрела, как будто собираясь ответить, но сказала лишь:
— В два у меня встреча. Мне надо переодеться. Пожалуйста, отвезите меня в отель…
…И теперь, шестью часами позже, Терри сидела рядом с Ричи на диване, смотрела выпуск новостей. Елена играла рядом кубиками, подаренными Карло.
Показали клип с Марией Карелли, обращающейся к толпе на ступеньках Дворца правосудия. В простой блузке и юбке, без лидерских замашек — у нее был вид настоящей жертвы; каждый раз, когда толпа разражалась аплодисментами, Терри чувствовала, что это не может не оказать своего воздействия на Маккинли Брукса.
— Вы пришли сюда, — говорила Мария, — потому что поверили мне. За это я вам очень благодарна. Вы собрались не только ради меня — ради всякой женщины, пережившей стыд и трагедию изнасилования.
— Очень хорошо, — одобрил Ричи. — Не замыкается в рамках частного случая, говорит не только о себе.
Терри кивнула:
— Это, конечно, хорошо. Только не думаю, что этим можно задеть за живое потенциальных свидетелей.
— Еще раньше, — звучал голос комментатора, — мисс Карелли и один из ее адвокатов, Тереза Перальта, обратились к женщинам, которые подвергались надругательству со стороны Марка Ренсома, с настоятельной просьбой дать свидетельские показания.
У обратившейся к телезрителям Марии рассудочность явно сквозила и во взгляде, и в тоне голоса. Лицо, хотя и скорбное, было спокойным.
— И здесь она тоже хорошо выступает, — заметил Ричи. Когда камера наплыла на Терри, вид собственного лица поразил ее: она выглядела неуверенной, смущенной и больше походила на жертву, чем на адвоката жертвы. Терри вспыхнула. Услышала собственный голос — в голосе оказалось меньше твердости, чем ей представлялось:
— …она до тех пор прятала в себе воспоминания об этом, пока не превратилась в совершенно другого человека.
Передача закончилась. Терри сидела на диване, скрестив руки, краем уха слушала лепет игравшей Елены.
— Не знаю, Терри, — заговорил наконец Ричи. — Не уверен, что получилось то, чего ты хотела.
Он говорил так, будто хотел утешить ее, убедить в том, что в следующий раз непременно получится удачней. Будто не знал, как знала она, что следующего раза не будет.
— Я выступила настолько хорошо, насколько смогла.
— Знаю, Тер. Тон был неверный, в этом все дело. Сидит женщина, которую ты себе представляешь, — вот рядом ее муж, ребенок… Она подумает и не решится снять телефонную трубку. — Ричи безнадежно пожал плечами. — Не стоит ее осуждать. Думаю, немало женщин по собственной воле оказываются в ситуациях, которых — они это прекрасно знают — следует избегать. То есть сами себя ставят в такое положение.
Терри не отвечала. Наконец сказала:
— Поиграю с Еленой. Включи телефон на запись. Может быть, кто-нибудь позвонит.
— Конечно. — Помолчав, Ричи спросил: — Как насчет обеда?
— Я немного устала. Не приготовишь ли макароны с сыром? Елена поможет.
— А может быть, закажем пиццу? Мне еще надо поработать на компьютере.
Терри посмотрела на него:
— Только без перца. Елена не любит.
Когда принесли пиццу, поперчена была только порция Ричи. Ни одного сообщения по телефону не было.
— Очень плохо, — сочувственно проговорил Ричи. — Получилось, как я и предполагал.
Четырьмя часами позже, когда Терри проверила в седьмой раз, записи по-прежнему не было. Ричи уже спал.
Терри, бесшумно раздевшись, облачилась в длинную тенниску. Легла рядом с Ричи, смотрела на циферблат будильника, отсчитывающего ее бессонные минуты.
В час сорок пять она проснулась.
Звонил телефон.
Она вскочила, протянула руку, чтобы схватить трубку, прежде чем Ричи проснется.
— Алло.
В ответ — слабое гудение, голоса не было слышно. Задвигался Ричи.
— Что за черт…
Терри положила руку ему на плечо. Повторила в трубку:
— Алло.
Еще какое-то мгновение слышался только гул, потом женский голос спросил:
— Это Тереза Перальта?
Терри внутренне напряглась.
— Да. Это я.
— Я узнала ваш голос. — Снова пауза. — Извините за поздний звонок. Но я не могла уснуть.
— Как вы узнали мой домашний номер?
