— Мы туточки, рядом, шагов полсотни, не больше. А может, обождать вас? А?
— Ничего, не пропадем, — ответил Степа и, зачерпнув каской воду, начал лить ее в узкое горло канистры.
Пашка тоже принялся за дело.
Ребятам не хотелось, чтобы тетя Маша оставляла их одних, но никто не желал признаваться в том, что страшно.
— Ну, как кончите, гукните! Я вас встречу.
Тетя Маша ушла и унесла с собой лампу. В штреке сразу стало темней. Казалось, черный, сырой мрак сдвинулся с места и наступал со всех сторон, как бы стараясь задушить колеблющееся пламя свечи.
Мальчики, как и Любаша, чутко прислушивались к замиравшему стуку колес. Его уже почти не слышно. Еще раздался какой-то слабый звук, но и он угас.
Тишина. Они остались одни. Одни глубоко под дном моря. Им все время мерещилось, что каменные своды вот-вот обрушатся, и они, как букашки, будут раздавлены или заживо замурованы в этой тесной каморке, под толщей камня и воды.
Пашка первый не выдержал этой жуткой тишины.
— Мы часа два так провозимся, — сказал он неестественно громко.
Отложив в сторону каску, он накренил бидон и опустил его в воду. Но бидон уперся в дно, не погрузившись даже наполовину. Пашка плюнул и опять взялся за каску.
— Вот бы сюда с бочками ездить по воду, — подала голос Любаша.
— С бочками… А воды сколько тут, не видишь? — с напускной суровостью возразил Пашка. — Да если и была бы тут вода, то все равно сюда не заедешь! А таскать отсюда по четверть ведра — и бочки за день не нальешь.
— Воды и правда стало меньше. На целую ладонь уже обмельчал. — Степа указал на темную полоску на стенке колодца.
Разговор отвлек от мрачных мыслей, и у всех как-то сразу полегчало на душе. Даже темнота будто раздвинулась, отступила дальше от свечи.
Теперь мальчики и Любаша разговаривали громко и спорили по всякому поводу, чтобы только не молчать и не слышать давящей тишины.
Те десять минут, которые потребовались, чтобы налить бидоны, показались им вечностью. И когда они выбрались наконец в галерею и услышали доносившийся откуда-то визг пилы, то почувствовали себя так, словно вышли на знакомую дорогу.
— Это дядька Ефим пилит, — обрадовался Пашка. — Идем к нему.
Все облегченно вздохнули.
Бидоны и веревку оставили в галерее возле штрека, решив захватить их на обратном пути. Только Любаша взяла узелок с едой.
Пашка прислушался и, прикрывая рукой свечу, пошел на визг пилы. Степа и Любаша, держась за руки, последовали за ним. Степа считал шаги. Но он не досчитал и до ста, как на повороте показался свет.
Заколдованный клад
В обратный путь собрались не скоро. У тети Маши не хватило кирпичей на полный возок. Ждали, когда дядя Ефим нарежет. Степа, немного привыкнув, не прочь был теперь потолкаться в штреке. Все здесь так необычно, ново, интересно.
Похож штрек на просторную комнату, выпиленную в сплошной скале. На желтых стенах, от потолка до пола, словно края обоев, тянутся ровные, тонкие полосы — следы вырезанных брусьев. От них дядя Ефим отрезал пилой кирпичи, которые напоминали большие желтые губки. Из такого вот камня, Степа слышал, построены все крымские города, селения и санатории. Какая же уйма кирпичей потребовалась для этого!
В одном углу штрека было самое интересное — целый набор камнерезных пил. Как удержаться и не потрогать их? Среди них были и маленькие, вроде садовых ножовок, и большие, и очень узкие и длинные. Все они имели треугольную форму с одним острым, вытянутым вперед углом.
Вдоволь налюбовавшись ими, Степа пристроился около дяди Ефима и стал слушать, как он отчитывает Пашку.
— Ты это брось! Зря говоришь, что колодец плохой. — Дядя Ефим остановил пилу и строго посмотрел на Пашку. Степа заметил, что глаза у него, как и у Пашки, серые в золотистых крапинках. — Этому колодцу поклоняться надо, а ты нос воротишь — «мелок, воды мало».
У дяди Ефима строгое, сухое, в резких морщинах лицо, нос с горбинкой, мохнатые, побелевшие от каменной пыли брови и между ними две глубокие прямые складки. По нездоровой желтизне лица, по внешней суровости можно было догадаться, что жизнь его была нелегкой.
— Что эта вода — святая, что ей надо поклоняться? — с деланной развязностью возразил Пашка.
— Да вроде святой… — Дядя Ефим помолчал, как бы что-то вспоминая. — Когда тут фронт стоял, в этих штольнях целая дивизия размещалась: и штабы, и госпитали, и склады. А сколько народу из окрестных деревень от бомбежек скрывалось! Если бы не этот колодец и еще два родничка — пропадать бы людям. Эта водица и десантников, и партизан, и других наших людей не раз выручала.
Дядя Ефим опять взялся за пилу, и острые зубья со скрипом начали грызть пористый камень: жик- вжик, жик-вжик, жик-вжик. Пила легко и быстро въедалась в камень. Дядя Ефим работал не спеша, уставившись глазом в желобок под пилой и словно о чем-то раздумывая. Порой казалось, что он не столько занят делом, сколько своими мыслями.
— Дядя, а где же те два родничка? — спросил Степа. — Может, в них воды больше, чем в колодце?
— Больше-то больше. Но достать ее нелегко. Один — тут, неподалеку, — обвалом засыпало. Другой колодец — под берегом, в нижнем ярусе штолен. Его сразу и не найдешь, заплутаться можно. Сначала надо в сквозной зал попасть, из него в третью штольню справа, а потом пройти еще немного до спуска.
Степа старался запомнить дорогу. Он решил про себя спуститься в нижние штольни и во что бы то ни стало разыскать колодец.
Дядя Ефим отрезал новый кирпич и продолжал разговор:
— Здесь, в шахте, людям было еще ничего. А вот тем, что наверху, в блиндажах и в окопах сидели, тем туго приходилось. Из озера водичку хлебали.
— Так в нем же вода соленая! — удивился Пашка.
— А это смотря когда. Сейчас, летом, она вся соленая, а весной и осенью ладони на две сверху сладкая.
— А почему сверху? — еще больше удивился Пашка.
— А я знаю почему, — вступила в разговор Любаша. — Соленая — она тяжелее и потому внизу лежит, а сверху плавает сладкая. Верно, дядя?
— Верно, Любаша! — Камнерез одобрительно посмотрел на девочку и улыбнулся. Лицо его теперь показалось Степе совсем не строгим. — Приползет, бывало, солдат к озеру и давай сладкую водицу сверху снимать в котелок, как сливки.
— Тю, а я думал, зачем это весной дедушка Михей на озеро коров гонял? — воскликнул Пашка.
— Дед знает, когда там можно скотинку поить.
Камнерез взял линейку, мел и приступил к разметке другого бруса.
— А сколько тут этих штолен? — спросил Степа, который никак не мог себе представить размеров шахты.
— Как сказать? Ежели в одну нитку их вытянуть, то, почитай, километров двадцать наберется.
