Эта морда
явно просит кирпича.
Она ухмыляется, щурит глазки
и спрашивает меня сквозь зубы:
— Читал ли ты Ницше, кореш?
— Вы меня простите,— говорю я морде,-
но я должен плюнуть в вас,
потому что поблизости нет кирпичей
а тот запас,
который я таскал в карманах, уже кончился.
— Шалишь, паря,— говорит морда,— ищи кирпич,
ищи не ленись!
И чтобы красивый был, красненький!
ШУТ
Шут!
Шут!
Шут!
Тут шут!
Шута поймали!
Пошути, шут,
по шутовству соскучились! Посмеши, шут,
по смеху стосковались!
Тащите сюда
всех царевен-несмеян! Ведите сюда
всех зареванных царевен!
Шут!
Шут!
Шут!
А шут стоит весь бледный, и губы у него трясутся.
Они меня недолюбливают, и я их — тоже.
Но непонятно почему.
— Ты же человек,—
говорят мне они,-
и мы люди.
Все мы люди-человеки, так в чем же дело?
Действительно,
они вроде бы люди,
и я вроде бы человек.
В чем же, черт возьми, дело?
Неужто
они все же люди, а я
не совсем человек?
Неужто
я все же человек, а они
не вполне люди?
Неужели
и они не совсем люди, и я не вполне человек?
Неужели
мы так жестоко заблуждаемся? 140
БЕЛАЯ НОЧЬ
Белая ночь
стоит спиной к городу
и что-то жует-
уши у нее шевелятся.
Пожевала и обернулась — смотрит на Тучков мост и облизывается, как кошка, как большая серая кошка.
Только у кошек уши не шевелятся, когда они жуют.
Только невежливо стоять спиной к городу
так долго.
Только непонятно,
почему она уставилась на Тучков мост, совершенно непонятно.
1
Вхожу в огромный дворец, прохожу анфиладой прекрасных залов и вижу женщину красоты непомерной.
Ведь это же Клеопатра!
Она подходит,
Целует меня в щеку и что-то говорит по-древнегречески. Но древнегреческого я не знаю. Как глупої
Тогда она
что-то говорит по-древнеегипетски.
Но древнеегипетского я и подавно не знаю.
Какой конфуз!
Тогда она
говорит мне что-то по-латыни.
А по-латыни я не понимаю ни слова.
Какой позор!
Но тут она произносит по-русски:
— Здравствуйте, мой дорогой!—
И я просыпаюсь от изумления.
2
Что мне ее золотые запястья!
Что мне ее сердоликовый пояс!
— Дура!— крикну я ей
со злостью.—
С кем связалась!
Твой Антоний тюфяк, слюнтяй, размазня!
Тряпка он, твой Антоний!
— Конечно, дура,— согласится она
с улыбкой.—
Вот ты бы на месте Антония не дал маху!
— Разумеется,— скажу я
с вызовом,—
Октавиан не увидел бы Рима как своих ушей!— так и скажу.
Что мне ее в пол-лица глазищи! Что мне ее алебастровый локоть!
Ом проходит мимо, ив останавливаясь.
Он всегда,
всегда так проходит —
