мне кажется, очевидны.
Один из них — элементарный страх перед своими правыми, унаследованный от периода маккартизма, когда подверглись особенно злобным гонениям, были политически и морально просто уничтожены многие специалисты по Китаю, занимавшиеся им дипломаты. С тех пор и надолго любая попытка замирения, нормализации отношений с Китаем стала рассматриваться правыми чуть ли не как государственная измена.
Другой — психологическое и политическое наследие корейской войны.
Третий — беспокойство США по поводу весьма активной роли Китая в освободительных и гражданских войнах, шедших в Юго-Восточной Азии, Тихоокеанском и ряде других регионов «третьего мира».
И наконец — те сложные объективные проблемы, которые существовали в американо-китайских отношениях, в частности, проблема Тайваня. Американцы очень боялись создать впечатление, что «предают» своего истинного союзника, опасаясь, что это деморализует других «друзей Америки».
Все эти обстоятельства оттягивали созревшее и даже неизбежное — нормализацию отношений США с Китаем.
Так что же произошло в начале семидесятых годов, когда США все-таки решились на этот шаг?
Одна из причин, по которым Никсон и Киссинджер решились сделать то, на что не хватало духу у их предшественников, — это прочная и вполне заслуженная репутация консерваторов, которой пользовалась администрация (Никсону, напомним, активная поддержка маккартистов помогла сделать первый рывок в его политической карьере). Такая репутация давала иммунитет от критики справа. А это в условиях США очень важно, так же как у нас долгое время было очень важным иметь защиту или иммунитет от критики коммунистических, марксистских ортодоксов.
Не могу не привести в связи с этим мысль известного американского экономиста профессора Дж. Гэлбрейта. В американской политике, говорит он, долгое время доминировали два страха: один — страх перед коммунизмом, свойственный преимущественно консерваторам, и второй — страх показаться слишком мягким к коммунизму, особенно одолевающий либералов. Никсон и Киссинджер были слишком опытными и информированными политиками, чтобы всерьез поддаться первому страху, и имели достаточно безупречную репутацию консерваторов и антикоммунистов, чтобы им грозил второй. Это, кстати, помогло тогдашней администрации смелее своих предшественников действовать в отношениях не только с Китаем, но, несколько позже, и с Советским Союзом.
Другой причиной активизации китайской политики США были трудности, с которыми столкнулась администрация Никсона. Как это часто случается, новые решительные политические шаги делаются не от хорошей жизни — на них идут вынужденно, тогда, когда некуда деться. Как раз такая ситуация сложилась в США в 1970–1971 годах. Главной внешнеполитической проблемой была в те годы, как уже говорилось, война во Вьетнаме — так же, впрочем, как и внутриполитической: эта война стала одним из главных факторов социально-политической дестабилизации и даже напряженности, роста массового недовольства.
Р.Никсон обещал найти быстрый путь решения вьетнамской проблемы. Но на деле он ее только осложнил — особенно решением начать бомбардировки Камбоджи, тем, что пошел на переворот, а потом и военное вторжение в эту страну. Все это серьезно осложнило военную ситуацию в самом Вьетнаме и вызвало новый польем антивоенного движения в самих США. Упорные попытки Никсона и Киссинджера добиться мира своими силами (прежде всего при помощи военного нажима в сочетании с «вьетнамизацией» войны, то есть сокращением числа американских войск и американскою участия), но обязательно на более или менее почетных условиях, «сохранив лицо»{25} , не давали результатов. И я думаю, что уже к концу 1970 года им это стало ясно. Но не за горами были президентские выборы (1972 года), и надо было прийти к ним с какими-то видимыми результатами, с политическими успехами.
Естественно, в этих условиях они не могли не думать о своих отношениях с СССР и КНР, улучшение которых было бы приемлемым заменителем почетного мира во Вьетнаме да и облегчило бы его достижение. Почему же было решено при этом начать с Китая? Думаю, прежде всего потому, что президент и особенно его главный советник по внешней политике пришли к выводу; «противник номер один» — это уже не КНР, а СССР, и сочли целесообразным ускорить сближение с Пекином, дабы усилить давление на Москву. Другими словами, в соответствии с концепцией Киссинджера, надо было прежде всего «уравновесить» советскую силу, бросив на другую чашу весов дополнительную «гирю».
Наверняка здесь роль играла и другая идея — использовать, остроту советско-китайских отношении, чтобы, нормализуя отношения с КНР, ослабить советские позиции для «торга» (то есть для переговоров), прежде чем начинать с нами серьезный диалог. К тому же нормализация отношений с Китаем (а если удалось бы — потом и с Советским Союзом) стала бы крупным успехом, с которым можно было рассчитывать на победу на выборах 1972 года. Тем более что это в глазах общественности помогло бы облегчить и решение проблемы Вьетнама.
Возможно, нашлась и еще одна причина: с КНР нормализации было добиться проще, поскольку здесь не требовалось соглашений об ограничении ядерных вооружений — соглашений, к которым ни США, ни тем более СССР не были полностью готовы, и приходилось ожидать сложных и длительных переговоров.
Вскоре выявилось, что с точки зрения внутренней политики расчет Никсона и Киссинджера был точным. Сразу после встречи в верхах в Пекине Китай, все китайское — от кухни до искусства — стало в Америке повальной модой. И, несомненно, этот шаг повысил популярность администрации. Тем более что и правые (исключая кучку совсем оголтелых) не могли возражать — ведь, улучшая отношения с КНР, США укрепляли свои позиции в конфронтации с Советским Союзом.
Сложнее вопрос о том, насколько успешной оказалась попытка США разыграть «китайскую карту» для их отношений с Советским Союзом. Я бы остерегся однозначного ответа. Конечно, напряженные отношения между СССР и Китаем, потенциальная возможность американо-китайского сговора против Советского Союза (я лично всегда считал ее маловероятной, а если мы не сделаем грубых ошибок — просто невероятной) естественным образом подталкивали нас к улучшению отношений с Западом. Особенно наших «твердолобых», которых иными доводами было трудно пронять (знаю это по — своим впечатлениям от многих бесед на эту тему с советским руководством).
Но при всем этом трудности в отношениях с Китаем и опасения насчет американо-китайского сговора были не единственным и, по моему убеждению, даже не главным мотивом тех сдвигов в нашей политике, которые позволили встать на путь улучшения отношении с Западом, в частности, с Америкой. Очень большую роль — о чем мы много говорили, но американцы как-то не воспринимали этого всерьез — играло искреннее стремление отвести угрозу войны.
В нашей стране в свете ее исторического опыта и «генетической памяти» народа сохранение мира как цель политики было отнюдь не пропагандистским рассуждением, не популистской данью настроениям масс, а вполне серьезным политическим мотивом, в том числе для высшею руководства. При том что руководители наши, в частности, отдавая дань старинной (и все меньше отвечающей вызову новых реальностей) политике, именно ради сохранения мира щедро финансировали военные программы даже за счет самых неотложных социальных нужд («Оборона — дело святое», — я не раз слышал, как Л.И.Брежнев повторял эти слова). И в то же время руководство все лучше понимало, что «холодная война» и гонка вооружений могут рано или поздно привести к катастрофе. Вполне серьезным было также желание уменьшить бремя гонки вооружений, хотя я убежден, что и тогда, и позже руководство не отдавало себе полною отчета в том, насколько непосильно военное бремя, которое мы на себя взвалили, даже не знало, сколь оно велико.
Реальной была также наша заинтересованность в радикальном улучшении политической обстановки в Европе (это было стимулом и для улучшения советско-американских отношений — в общем, мы понимали, что без нормализации отношений с США эта цель окажется недостижимой). Ну а в дополнение ко всему присутствовало еще и желание использовать те блага, которые могло бы дать развитие экономических и торговых отношений, а также научно-технических связей.
Все это были непреходящие, весьма важные интересы. И они пробивали себе дорогу через толщу идеологических стереотипов и через настроения, рожденные имперскими амбициями. Притом независимо даже от наших отношении с КНР. В конце концов, первая попытка наладить дела с США, как и со странами
