переплете. Я пролистал ее: это был календарь-ежедневник на 1583 год. Страницы размечены по дням недели, наверху каждой страницы обозначен месяц и выписаны соответствующие астрологические прогнозы. Сердце у меня колотилось, я лихорадочно переворачивал страницу за страницей к последней дате: быть может, Роджер записал, с кем назначил встречу в саду?
Пока я искал страницу с датой двадцать второе мая, я отметил одну особенность этого календаря: на каждый день были проставлены две даты, одна черными типографскими чернилами, другая — красными от руки. Красная дата на десять дней опережала черную. Я сразу понял, что это такое, потому что видел то же самое в календаре у французского посла: красная дата проставлялась по новому стилю, который с прошлого октября был введен во всех католических странах буллой папы Григория Inter gravissimas. Англия и другие реформаторские государства нововведение не приняли, так как не подчинялись авторитету папы, и я слышал, как посол жаловался: мол, теперь переписка между послами в разных странах и чиновниками на родине превратилась в сплошную головоломку, ибо никто не знает, где дата по старому стилю, где по новому. Сам он для верности проставлял обе даты. Но зачем, спрашивается, понадобился григорианский календарь английскому протестанту Роджеру Мерсеру?
Вот и сегодняшняя страница: двадцать второе мая (первое июня). Красивым почерком, с легким наклоном, Роджер вписал время и место диспута: «Дж. Бруно пр. Андерхилла Шк. бог. 5», гласила запись. Я присмотрелся и увидел еще одну запись под той же датой: в левом верхнем углу стояла пометка «Дж». Я даже заморгал, так пристально я всматривался. Что это — имя человека, с которым Мерсер должен был встретиться? Если «Дж» — первые буквы имени, область поисков заметно сужалась. На предыдущей странице, 21 (31) мая, имелся лишь какой-то причудливый символ, кружок, пересеченный линиями, вроде колеса со спицами.
Пролистывая книжку в обратном направлении, я регулярно обнаруживал этот знак примерно раз в десять дней, в разные дни недели. Явно какой-то секретный код, но мне не разгадать его. Инициал «Дж» казался мне более существенным намеком. Я подносил дневник все ближе к носу и учуял, наконец, странный аромат: апельсин. Сперва я подумал, что запах исходит от моих пальцев — я же поднимал с пола корку, — однако, понюхав пальцы и книжку, убедился, что запах исходит от страниц календаря. Впрочем, не так уж странно: если Роджер Мерсер любил полакомиться апельсинами, то мог вполне брызнуть соком на свой календарь — вчера я имел возможность убедиться, что ест он не слишком аккуратно. И все же какая-то мысль крутилась у меня в мозгу, когда я принюхивался к календарю. И вдруг меня осенило. Я даже выругался: надо же быть таким ослом!
В этот самый момент дверь шкафа заскрипела, поворачиваясь на старых петлях, и я чуть из башмаков не выскочил. Инстинктивно сунул календарь под рубашку, за пояс штанов, и резко обернулся: никого. Дверь подалась под собственной тяжестью. Распахнув дверь шкафа пошире, я сначала увидел только груды одежды, разбросанной неизвестным во время обыска, а потом заметил и какой-то небольшой темный предмет в глубине, накрытый старым одеялом. Отбросив одеяло в сторону, я обнаружил под ним маленький деревянный ларец с массивным замком, окованный металлическими скобами. Я выволок его на свет, и тут ларец вдруг вывернулся у меня из рук и с грохотом обрушился на пол. Я замер, затаив дыхание: сейчас кто-нибудь прибежит на шум и застанет меня в комнате покойника. Но нет, тишина.
Когда ларец упал, я сквозь грохот расслышал в нем звон монет. Стало быть, это сейф Роджера Мерсера, по-видимому битком набитый золотом. Не слишком-то тщательно он прятал свою казну. Однако тот, кто разгромил комнату, деньгами пренебрег. И на теле Роджера остался нетронутый кошелек. Стало быть, деньги убийцу не интересовали. Но ради чего люди убивают, если не ради денег? Бывает, убивают из мести, прикидывал я, бывает, из страха перед разоблачением.
Стоит наведаться к привратнику, решил я, и расспросить обо всех калитках, замках и ключах: тот, кто обыскивал комнату Роджера, очевидно, отпер дверь в кабинет, а потом, уходя, запер ее за собой.
И тут, когда я сидел на корточках возле ларца и размышлял, послышался звук, который ни с чем не перепутаешь, — звук легко повернувшегося в замке ключа. Прятаться было поздно; я так и остался сидеть на корточках, беспомощно следя за тем, как дверь открывается и в нее протискивается тощая фигура Уолтера Слайхерста, казначея колледжа. Я увидел, как он с изумлением оглядывает царящий в комнате хаос, затем его возмущенный взгляд остановился на мне. Пауза: маленький мозг старательно обрабатывал увиденное. Потом Уолтер аж взвизгнул и уставился на меня так, словно я был призраком или преступником.
— Господь пресвятой! — завопил он. — Вы! Какого дьявола?!
Необычайная изобретательность понадобилась бы, чтобы правдоподобно объяснить, зачем я проник в разгромленную комнату только что погибшего человека и сижу теперь на полу, крепко прижимая к груди сундук с золотом жертвы. Я набрал в грудь побольше воздуха и постарался вести себя как ни в чем не бывало.
— Buongiorno,[10] мастер Слайхерст.
Кривое, костистое лицо Слайхерста было как будто создано для цинической усмешки, но сейчас оно исказилось от злобы, а сам Слайхерст, похоже, лишился дара речи.
— Что?.. — попытался было он заговорить, но ему пришлось снова набрать воздуха в грудь, прежде чем он смог договорить: — Что это такое?!
— Помогаю ректору, — объяснил я, утрируя итальянский акцент. Акцент, как я не раз имел случай убедиться, отличное прикрытие для странных на первый взгляд поступков: чего, мол, еще и ждать от иностранца. — Я был с ним утром, мы первыми оказались на месте, где произошло несчастье. Одежда, как вы знаете, вся испорчена, и я поднялся сюда поискать чистую, чтобы было во что переодеть бедного доктора Мерсера к похоронам. — Я скорчил благочестивую рожу, прекрасно понимая, что Слайхерст не поверит ни единому моему слову. Я бы, во всяком случае, не поверил.
Слайхерст прищурился, глаза его под редкими бровями превратились в щелочки.
— Понятно. Отыскать одежду было непросто. — Он жестом обвел разгромленную комнату.
От его голоса пожухла бы и весенняя листва на деревьях, но я выдержал его подозрительный взгляд и спокойно отвечал:
— Я застал комнату в таком виде.
— Зачем же вам понадобилось запереться изнутри?
— Привычка, — смущенно улыбнулся я. — Глупо, сам понимаю, но в Италии у меня были причины опасаться за свою жизнь. Я путешествовал и останавливался в таких местах, где следует запирать за собой дверь, да понадежнее. А теперь я делаю это инстинктивно. Признаться, я даже не обратил внимания на то, что запер дверь.
Слайхерст с минуту поразмыслил, затем сложил руки на груди.
— А ключ вы где взяли?
— Ключ был у доктора Мерсера с собой. Я дождался коронера и направился сюда посмотреть, что еще можно сделать.
— Хм, — протянул Слайхерст, делая шаг вперед и поглядывая на стол с бумагами. — Меня сюда послали провести осмотр личного имущества покойного, которое должно быть возвращено семье, — скороговоркой произнес он, не глядя на меня.
Теперь уж я почуял ложь. Объяснение было странное, тем более что казначей колледжа не обязан был отчитываться передо мной, посторонним. Я поднялся на ноги и встал лицом к лицу со Слайхерстом (вставал аккуратно, чтобы календарь не выскользнул из-за пояса). Слайхерст обернулся, все так же держа руки на груди, и мы постояли, меряя друг друга взглядами. Каждый знал, что другой лжет, но ни один из нас не осмеливался прямо заявить об этом. Я прикинул: не может ли быть так, что мы ищем одно и то же? Впрочем, я даже не знал, что ищу. Искал просто «нечто», что объяснило бы присутствие Роджера в саду. Возможно ли, чтобы эта же неизвестная мне улика интересовала Слайхерста и того, кто обыскал комнату до нас?
Я всмотрелся в бледное, безбородое лицо казначея. Он вызывал во мне отвращение — я в нем пробуждал, по-видимому, сходные чувства. А что, если он сам и разгромил комнату Мерсера? Ему помешали при первой попытке обыска, и теперь он вернулся, чтобы закончить? Вряд ли: я видел его лицо в тот момент, когда он открыл дверь и увидел разгром. Совершенно очевидно, это зрелище ошеломило его так же, как прежде меня. Выходит, «нечто» в комнате Мерсера ищет не один человек, а несколько, и возможно, по разным причинам и с разными целями.
