— Не могу в такое поверить, — польстил я ему. — Все тут знают, что вы с молодости служите в колледже, и никогда такого не бывало, чтобы привратник Коббет пренебрег своим долгом.
Лицо привратника осветилось благодарной улыбкой, и он жестом поманил меня подойти поближе. Я почти уткнулся носом в его лицо и почуял тяжелый запах перебродившего пива.
— Благодарю вас, сэр. Я уж говорил ректору. Сэр, сказал я, как вы прикажете, так я и сделаю, только все равно никто не поверит, чтобы старый Коббет мог хоть какую щель не проверить, хоть один замочек, когда обходит колледж. Все здесь знают, как я выполняю свой долг, сэр! — Он выпятил грудь и тут же зашелся в кашле.
— Надеюсь, вас не накажут без вины, — посочувствовал я.
— Еще раз спасибо, сэр, вы очень добры.
— Скажите-ка, привратник Коббет, — заговорил я совсем уж небрежно, даже привстал, будто собрался уходить. — Скажите, если кто-то захочет выйти из колледжа в город, а вернуться после того часа, когда вы запираете ворота, — возможно ли такое?
Привратник все десны выставил напоказ в улыбке.
— Все возможно, доктор Бруно, — подмигнул он. — Вероятно, вы слыхали, что порой мы с молодыми студентами уславливаемся кое о чем, ну, в смысле, калитку-то не запирать. У профессоров есть ключи от главных ворот, и гостям их завсегда тоже дают. Но вам со мной ни о чем таком говорить не следует.
— Вот как? — удивился я. — Значит, члены колледжа могут выходить и входить через главные ворота в любой час дня и ночи?
— Это не поощряется, — осторожно отвечал Коббет, — но мочь-то они могут. Мало кто пользуется этим правом, ведь это люди серьезные, не станут они по городу шляться. Студенты — те, конечно, рады бы выбраться в город, но их мы не пускаем. А я вот что вам скажу: я и сам был молод, и по мне, когда молодежь лишают удовольствий, вреда от этого больше, чем пользы. Все работать и работать, а поиграть не смей — так мальчонка и зачахнет.
Слегка подавшись вперед, я выглянул в маленькое окошко. Мимо как раз проходили двое студентов, оба прижимали к груди кожаные мешки.
— Значит, вам отсюда видно всех, кто ночью входит и выходит? — спросил я.
— Ежели не засну, — уточнил Коббет, хрипло расхохотался, а затем и раскашлялся.
Хотел бы я еще кое-что узнать, однако в старике мало-помалу просыпалась подозрительность, так что я предпочел распрощаться.
— Благодарю за помощь, Коббет, — мне пора.
— Доктор Бруно, — окликнул он меня в тот момент, когда я открывал дверь. Я обернулся. — Вы только никому не говорите, что я рассказал вам насчет сада, хорошо? Мне, конечно, обидно, однако приходится делать, как ректор велит, и брать вину на себя.
Я пообещал, что ни словом не упомяну про наш разговор. Напряженное лицо привратника расслабилось.
— Рад буду сколько угодно рассказать вам про замки и ключи, ежели вы ими интересуетесь, — приветливо добавил он, крутя в толстых пальцах ключи Роджера. Затем привратник сунул руку под стол, извлек глиняный кувшин и многозначительно помахал им у меня перед носом. — От этой болтовни у меня все нутро пересохло. Когда люди беседуют, не мешает и глотку промочить. Вы меня понимаете?
Я улыбнулся.
— Постараюсь к следующей нашей беседе принести, чем глотку промочить, — посулил я. — Буду рад снова встретиться с вами.
— И я буду рад, доктор Бруно, и я. Дверь оставьте открытой, будьте так любезны.
Он наклонился и почесал собаку между ушей.
Добравшись наконец до своей комнаты, я с облегчением скинул пропитанные кровью Роджера Мерсера и уже задубевшие штаны и рубашку, заодно вытащив из-за пояса календарь. Оставшись в одних подштанниках и не замечая холода, достал из коробки на камине дешевую сальную свечку — такие мне выдали здесь для освещения. Комнату сразу же заволокло вонючим дымом.
Я вновь взялся за календарь Мерсера, но на этот раз принялся листать его с конца. Обнаружилось несколько чистых листков, один из которых странно топорщился, словно его намочили, а затем высушили. Я понюхал его и убедился, что именно от этой страницы пахнет апельсином. Осторожно — только бы не вспыхнула — я приблизил к этой странице пламя свечи и стал следить за тем, как постепенно проступают на ней темно-коричневые знаки.
Я медленно двигал свечу сверху вниз страницы, и на ней в какой-то последовательности проявлялись странные буквы и символы, в которых я пока не распознавал никакого смысла. Под первой надписью обнаружилась более короткая последовательность из тех же знаков, но в другом порядке: две группы по три символа, затем одна из пяти. Очевидно, это был некий шифр, но я не был сведущ в криптографии и не знал, как разгадать его. Возможно, подумал я, с этим справится Сидни, ведь он, в отличие от меня, готовился к секретной службе. Так что я взял перо и перенес на другой лист все знаки точно в той последовательности, в какой они проявились на странице. Вот, подумал, задам я Сидни задачку.
Но, копируя первые три строки, я подсчитал, что эти странные символы образуют ряды по двадцать четыре символа в каждом и всего таких рядов три. Тут я призадумался. Двадцать четыре соответствует числу букв английского алфавита, но не слишком ли это примитивно для шифра? Тем не менее попробовать стоило. На своем листке я подписал английские буквы под первыми двадцатью четырьмя символами. Если это обычный шифр с подстановкой, то следующие группы символов превратятся в слова. Я подставил под символы в группе из трех знаков буквы, и, когда я увидел результат — O-R-A, — пульс мой участился. Я поспешно надписал буквы под следующими двумя словами — из трех и из пяти букв. Получилось Ora pro nobis.[12]
Аккуратно сложенный листок отправился под мою подушку, а сам я с облегчением растянулся на постели и стал соображать, зачем Роджеру Мерсеру понадобилось писать эти слова — отрывок из католической литании — невидимыми чернилами на последней странице дневника. В задумчивости я прикрыл глаза: надо было собраться с мыслями, подготовиться к вечернему диспуту, от которого зависит моя репутация в Оксфорде. Но, видимо, я задремал и проснулся от неистового стука в дверь. Я так и подскочил на кровати, слегка напуганный.
— Отворяй, во имя Христово! — орал мужской голос.
Господи, неужто еще кого-то убили?..
Дверную ручку дергали, так и норовя оторвать, пока я вылезал из-под простыни и натягивал на себя чистую рубаху. Когда же я кое-как оделся и распахнул дверь, передо мной предстал Сидни, взволнованный, нетерпеливый, но безукоризненно одетый с головы до ног в зеленый бархатный костюм с таким высоким воротником, что голова его казалась лежащей на блюде, как голова Иоанна Крестителя.
— Иисусе, Бруно, я прибежал, как только услышал об этом! — Оттолкнув меня, он ворвался в комнату, на ходу снимая перчатки. — Я еще и не позавтракал толком, слышу, слуги между собой болтают: мол, в колледж ночью забрел хищный зверь, какое-то чудище, людей насмерть грызет! — Он оглядел меня с ног до головы, ужас на его лице был уже скорее наигранным, нежели искренним. — По крайней мере, руки-ноги у тебя целы, благодарение Богу!
— Филип, сегодня утром на моих глазах погиб человек! — мрачно сообщил я.
— Вот именно об этом и расскажи-ка мне поподробнее, — живо подхватил он. — Давай, дружище, одевайся. Свожу тебя на обед.
— Который час? — встревожился я.
И так было ясно, что проспал я дольше, чем следовало: живот от голода подвело. Но я даже не заглянул в свои заметки, хотя диспут намечался на пять часов.
— Только что пробило час. — Сидни принялся бродить по комнате, от нечего делать перебирая мои книги, а я тем временем искал чистые штаны и камзол. — Один паренек у нас в колледже Церкви Христовой говорил, будто в колледж забрался волк, но я не очень-то верю. Ты все видел собственными глазами?
— Завтра будут говорить, лев, — проворчал я. — Студентам тут скучно, что угодно насочиняют. Но я и сам хотел тебе все рассказать, потому что многое в этой истории меня смущает. Надо, чтобы ты взглянул на одну вещь. Однако сначала неплохо бы поесть.
