надеетесь, что убийца таким способом освободит Линкольн от католиков и вы останетесь чисты?
— Господи, Бруно, что вы говорите?! — Никто бы не усомнился в искренности этого вопля. — Неужели я мог бы желать им смерти, да еще такой смерти? Отчего я не донес на них с самого начала? Конечно, я знал их поименно. — Даже в этот момент он не забыл приглушить голос. — Но это все порядочные люди, они хорошо делают свое дело и вовсе не помышляют о свержении ее величества или правительства. А какая участь ждала бы их, если бы я их выдал? И вот теперь я лишусь всего, потому что я не предал коллег!
— Но кто-то убивает их одного за другим, да еще инсценирует убийства под мученичество ранних христиан, описанное Фоксом, — подхватил я. — Кто это? И зачем обставлять убийства таким образом? Я вижу только одну цель: привлечь всеобщее внимание к колледжу Линкольна и к его католикам. Если бы мы смогли разгадать мотив, многое прояснилось бы.
— Сначала я не поверил вам насчет Фокса, — негромко отвечал Андерхилл. — Не мог допустить, чтобы человек придумал подобную жестокость, кощунство. Да и трудно было мне признать, что мои проповеди могли вдохновить этого дьявола. Но вы правы, и я не могу больше скрывать это от себя.
— А этот несчастный мальчик? — Я заставил себя взглянуть на изуродованное лицо Неда. — Тоже один из них?
— Об этом я ничего не знал! — взвизгнул ректор. — Семья у него самая простая, но он был старательнейшим из наших студентов. Представить не могу, кто мог желать зла Неду! Это так ужасно! — Плечи его содрогнулись, ректор чуть не зарыдал.
— Думаю, Нед что-то видел или слышал, — мрачно заметил я. — Вы, кстати, известили констебля или стражников об исчезновении Софии?
— Нет, — отвечал ректор и снова опустил голову. — Еще не стемнело. Я все надеялся, что она вернется к ужину или, по крайней мере, до захода солнца. Моя жена слегла, она уже убедила себя, что София мертва или умирает бог весть где. Об участи Неда она еще не слышала. Я пытаюсь действовать рассудительно, но — не могу, не могу! — Он сделал несколько глубоких вдохов, словно демонстрируя мне борьбу с собственной слабостью.
— Если она до утра не вернется, я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам найти ее, — торжественно обещал я.
Ректор хотел что-то ответить, но я поднял руку, призывая его к молчанию: из коридора послышался звук, очень тихий, возможно, случайный, однако напряженные нервы восприняли его как скрип половицы. Мы подождали несколько мгновений, затаив дыхание, но больше ничего не услышали, кроме жужжания мухи на оконном стекле.
— Я должен пойти в зал и известить собравшихся о новой трагедии, — решился наконец Андерхилл, затем забрал у меня часослов и снова спрятал его под камзол. Решительно подтолкнув меня к выходу, он запер за нами дверь. — Теперь уж придется звать констеблей: убийца, несомненно, среди нас. Но прошу вас, доктор Бруно, если вас будут допрашивать, не надо упоминать Фокса! — шепотом закончил он.
Я кивнул и посмотрел вслед этому пожилому человеку, который все-таки взял себя в руки и довольно бодро спускался по лестнице. Тяжкое бремя легло ему на плечи, думал я, и от этого груза ему уже не избавиться.
Коббет возился с ключами, висевшими в узком стенном шкафу, дверь оставалась открытой. В привратницкой все еще остро пахло блевотиной. Когда я вошел, он, не поворачиваясь, глянул на меня через плечо.
— Еще одна смерть! — проворчал он. — Теперь уж прямо в часовне. Мне велели держать ворота на замке, а что толку? Хороший паренек был этот Нед, работящий. Кто с ним такое сотворил? Я уж думаю, может, тут сам дьявол орудует. Как по-вашему, доктор Бруно?
— София Андерхилл, — сказал я, входя и закрывая за собой дверь. — Вы видели, как она выходила из колледжа утром?
— Ага! — Коббет снова повернулся спиной ко мне и принялся копаться в своем шкафу. — Ускользнула, как только суматоха поднялась, а мастер Слайхерст побежал обратно в башню. Через несколько минут и ее мамаша подоспела, я ей сказал, что мистрис София пошла, должно быть, вперед нее в гости.
— А как она вернулась, вы не видели?
— Нет. А она не вернулась?
— Весь день ее нет, — подтвердил я. — Она вам не говорила, куда направляется?
— Нет! — отрубил он. — Но далеко она не уйдет.
— Да еще в такую погоду, — кивнул я.
— И в таком состоянии.
Старик захромал к стулу позади стола, выжидательно поглядывая на меня. Я уставился на него в изумлении.
— В каком состоянии? Она что, больна?
Выразительно поднятая бровь показала, что именно старик думает о моих умственных способностях.
— Полно, доктор Бруно! Вы же не всю жизнь провели в монастыре.
— То есть она?.. Нет! — Я решительно покачал головой. Старик что-то путает, набрался сплетен от слуг. — Откуда вам знать?
— У моей жены было десять ребят, упокой Господи ее душу, и последний забрал ее с собой. Думаете, я не распознаю примет? Месяца три уже будет, как пить дать. Бедняжка!
Голова у меня закружилась. Если София и впрямь ждала ребенка, становились понятны ее страхи. Но кого же она боялась? Своего отца? Любовника? О какой угрозе шла речь?
— Но кто? Она доверилась вам, сказала, кто отец?
— Ни словечком не обмолвилась, доктор Бруно. Господь дал мне глаза, и, в отличие от наших профессоров, я умею ими пользоваться. Я видел, как она с кем-то встречалась в библиотеке вечером в субботу, когда все ушли на диспут. По крайней мере, я видел, как она прошла наверх и какой-то парень вскоре последовал за ней.
— Но кто?! — в отчаянии вскричал я.
Коббет пожал плечами, лицо его омрачилось.
— Кто его знает. Он был в плаще, капюшон надвинул на лицо. Это мог быть кто угодно. Я не видел, как он прошел в ворота, значит, он давно уже был в колледже.
Итак, одним из тех двоих, чьи голоса Нед слышал в библиотеке, была София. Но с кем она там встретилась?
— Ее отец знает? — спросил я Коббета.
— Смеетесь, что ли? Ее отец не заметил бы, даже если б она разродилась прямо у него на глазах, да и мистрис Андерхилл ничуть не лучше. По мне, так оба они виноваты: для обоих жизнь кончилась, когда Джон убился, а дочка — она вроде как не в счет. Я вот все думал, — добавил он, — как она собирается скрыть это от всех, когда не сможет зашнуровать свой корсет? А ведь до того дня уже недалеко. Может, потому она и сбежала.
— Я и не знал, что у вас было десять детей, Коббет, — сказал я, останавливаясь в дверях и с уважением поглядывая на старика.
— Теперь уже нет, — с философическим спокойствием отвечал он. — Добрый Боженька прибрал почти всех, только двух дочек оставил: одна вышла замуж за фермера под Абингдоном, другая прачка.
— Очень жаль, — не к месту сказал я.
— Не о чем жалеть, так уж на свете водится. Что-то я разболтался и совсем забыл: у меня ведь для вас письмецо. — Он выдвинул ящик стола, пошарил в нем и протянул мне сложенный лист бумаги.
Я схватил его, сгорая от любопытства: мое имя было начертано красивым, четким, но совершенно незнакомым мне почерком. Я поспешно развернул письмо и увидел, что написано оно по-итальянски.
— Сегодня с утра он оставил это у меня, — пояснил Коббет, — а как началась беготня из-за бедного доктора Ковердейла, а теперь еще из-за этого, я напрочь забыл передать, вы уж извините.
Сердце мое упало, когда я вчитался в строки, написанные изящным почерком в весьма изысканном
