предоставил я ей, солгав. Бога ради, только бы не предпочла она мученичество!
Глава 22
На следующее утро Сидни загрохотал кулаками в мою дверь и тут же, не дожидаясь ответа, ворвался ко мне. Красавчик! Бархатный камзол цвета спелой сливы, из-под коротких штанов видны белые шелковые чулки, рот до ушей. Он прошел через спальню и решительным жестом раздернул занавески, впуская яркое весеннее солнышко.
По настоянию Сидни в эту последнюю оксфордскую ночь меня устроили рядом с ним, в колледже Церкви Христовой, в большой, отделанной дубовыми панелями комнате, куда роскошнее той, что отвели мне в Линкольне. Мягкая кровать, шерстяные одеяла, вода для умывания, а у кровати кувшин с пивом. Впрочем, оценить всю эту роскошь я толком не успел — рухнул и заснул, едва мы вернулись накануне из Хэзли- Корта.
— Как ты себя чувствуешь, мой отважный друг? — осведомился Сидни, щедро наливая себе пива из моего кувшина.
Я отметил, что теперь он открыто расхаживает со шпагой у пояса и плюет на университетские запреты; действительно, в наших обстоятельствах не до тонкостей этикета. Я попытался сесть, опершись на руку, но плечо все еще сильно болело.
— Который час? Плечо побаливает, но я вполне отдохнул.
— Еще бы не отдохнул! Целый день проспал и все веселье пропустил.
— Что пропустил? — спросил я с тревогой и вновь поморщился: ну, никак не опереться на больную руку.
— Джилберта и Софию схватили вчера в Абингдоне вскоре после того, как мы выручили тебя. — Рассказывая, Сидни достал из кармана апельсин и глубоко вонзил ногти в кожуру. — Дженкс сбежал. Вчера ночью его магазин обыскали и, как легко можешь себе представить, ничего подозрительного не нашли. Допросили мальчишку, его помощника, — тот твердит, что хозяин уехал по делам. Ускользнула змея и на этот раз, но, по крайней мере, в Оксфорде он больше не появится.
Шкурка длинной спиралью сползла с апельсина и упала на столик у моей кровати. Аромат апельсина — пронзительно ясное воспоминание о том первом утре в комнате Роджера Мерсера: апельсиновая шкурка под столом, цитрусовый запах его ежедневника. Не лучше ли мне было тогда оставить эту записную книжку, пройти мимо, не уловить запаха апельсина и ни о чем не догадаться?
— Где они теперь — София и Джером? — спросил я.
— Отца Джерома уже везут в Лондон на допрос. Не очень-то по нутру ему будет этот допрос. — Сидни сосредоточенно отделял одну дольку апельсина от другой, словно это его больше всего интересовало. Одну дольку он предложил мне. Его деланое равнодушие пугало меня. — София, — неторопливо продолжал он, бросив дольку в рот, — передана отцу на поруки, и, скорее всего, ее отпустят под залог. — Он приподнял бровь, поглядел на меня с явным неодобрением, но вместе с тем как бы и обещая сохранить тайну. Затем тщательно облизал каждый палец и отвернулся к окну. — И кстати, только что в колледж прибыл гонец от ректора Андерхилла. Ректор просит тебя заглянуть к нему до отъезда из Оксфорда.
— Уже бегу, — отозвался я, сползая с кровати.
Нужно было срочно поговорить с Софией, убедиться, что она согласна воспользоваться моей выдумкой насчет писем. Раз ее передали на поруки отцу, значит, она, слава Божественному Разуму, не собирается стать мученицей. Впрочем, она могла просить об отсрочке ради своего будущего ребенка. Как же она, должно быть, ненавидит меня — теперь, когда ее возлюбленного у нее на глазах увели в наручниках. Более всего мне хотелось попросить у Софии прощения, убедить ее, что действовал я исключительно ради ее блага. Мало было надежды, что она мне поверит, но все же я не мог уехать из Оксфорда, не сказав этих слов — хотя бы не попытавшись их сказать.
— Я пойду с тобой, — заявил Сидни (я тем временем натянул штаны и принялся застегивать рубашку с такой поспешностью, что перепутал пуговицы и вынужден был начать сначала). — Дженкс, будем надеяться, не затаился в Оксфорде, но у него немало дружков, которым тоже небось велено похлопотать, чтобы ты не вернулся в Лондон. До завтра, пока мы не уедем из этого гадючника, ты никуда не выйдешь один и без оружия.
Я перестал шнуровать башмак и поднял голову.
— С ректором мне бы хотелось поговорить наедине.
— Не беспокойся, трогательному прощанию я мешать не стану. Я пока с привратником поболтаю.
— Коббет! — воскликнул я, припомнив, что, если бы он столь отважно в нарушение приказа не помог мне, Сидни не получил бы от меня бумаг, а я бы теперь был мертв или же валялся в тюремной камере. — Ты не мог бы выдать мне небольшой аванс из обещанной твоим тестем награды? — попросил я Филипа. — Дженкс ограбил меня, а я должен отблагодарить Коббета: ведь это он послал к тебе мальчишку и помог найти меня. Боюсь, он за это поплатился.
— Ну, так посмотрим, что найдется в подвалах колледжа для человека с таким отважным сердцем и такой большой глоткой, — ухмыльнулся Сидни, распахивая передо мной дверь. — Ох, Бруно, не думал, что когда-нибудь такое скажу, но на этот раз я рад буду убраться подальше от знаменитых университетских шпилей.
— Согласен, — подхватил я, хотя воспоминание о том, как всего неделю назад я мечтал прославиться в Оксфорде, было болезненно.
Прихватив с собой бутылку отличного испанского вина, купленного Сидни у келаря колледжа Церкви Христовой, мы направились в Линкольн. Однако в маленькой комнатке под аркой нас ожидал вовсе не Коббет, его место занял какой-то узколицый тип с темными всклокоченными волосами. Он поглядел на нас с хмурым подозрением, но, по наряду признав в Сидни важного человека, опустил глаза.
— Где Коббет? — чересчур резко спросил я.
Новый страж пожал плечами — тон мой ему не понравился.
— Его отстранили, больше я ничего не знаю. Говорят, уволят вовсе. Вам кого надобно?
— Ректор Андерхилл ждет меня. Я доктор Бруно.
Сидни похлопал меня по плечу — в кои-то веки слегка, не больно.
— Пойду-ка я пропущу стаканчик в таверне «Митра» на углу Хай-стрит. Как закончишь, присоединяйся. Без меня никуда не ходи, — многозначительно добавил он.
Новый привратник тупо уставился на меня, а затем жестом предложил войти.
— Ректор у себя, — проворчал он, таращась на бутылку у меня под мышкой, но я покрепче прижал ее к себе и двинулся через двор.
На полпути я остановился и оглянулся с содроганием на башенные окна и парадный подъезд — всего два дня назад там жили Габриель Норрис и Томас Аллен.
Старый слуга ректора, Адам, открыл мне дверь, попятился и чуть не упал. На суровом и хмуром лице проступил ужас, глаза вытаращились. Он вышел ко мне и прикрыл за собой дверь, чтобы изнутри не расслышали наш разговор.
— Я заплачу, сэр, — зашептал он, цепляясь за полы моего камзола. — У меня есть сбережения на старость, я вам все отдам. Не очень большая сумма, по вам сгодится. Это несчастная случайность, что вы видели меня той ночью. Я там почти и не бываю, пришел только ради друга, но, если вы готовите список или что, молю вас, заберите все деньги из моего сундука, только не упоминайте мое имя.
— Успокойтесь, Адам, — буркнул я в ответ, отдирая дрожащие пальцы от моей одежды. Что-то оскорбительное было в этой сцене: я — доносчик, милующий за взятку! — Не нужны мне ваши деньги, и я никому не обязан докладывать о тех, кто присутствовал на мессе. Но уж если вы решились исповедовать запрещенную веру, так имейте хотя бы мужество идти до конца. Иначе какой во всем этом смысл?
Старик улыбнулся — смущенно и с благодарностью — и отворил мне дверь.
— Хозяин ждет, — промолвил он, поклонившись.
В просторной столовой, где мы ужинали в первый мой оксфордский вечер, в одиночестве стоял
