никогда не узнает и она. Я чувствовал и боль, и сострадание, и ответственность за эту девушку и сделал бы для нее все, что угодно, — в другой раз я ее уж точно не подведу.
— Напишите мне, — шепнула она, тревожно оглядываясь на дверь — не подслушивает ли отец. — Напишите, как он умер, что говорил на эшафоте. Больше ничего не нужно. Вот адрес моей тети в Кенте. Завтра меня туда отвезут, и не думаю, чтобы я когда-нибудь вернулась в Оксфорд.
— Не может же ваш отец навеки изгнать вас!
Она покачала головой, сжала губы.
— Вы плохо знаете моего отца. Но если вы сделаете для меня это… — Не договорив, она легонько пожала мне руку, и я постарался не вздрогнуть, хотя рука болела.
— Непременно.
— Спасибо, Бруно. — И снова ее широко раскрытые глаза заглянули в мои, как будто что-то искали. — Если бы вы приехали в Оксфорд год тому назад, все было бы по-другому. Кто знает, а вдруг бы мы… Но что толку болтать о том, что могло бы быть. Теперь слишком поздно. — Она подалась вперед и легонько поцеловала меня в щеку — так легко, что я не был уверен, в самом ли деле ее губы коснулись моей щеки.
Напоследок София еще раз пожала мне руку и отпустила. Я направился к двери. Тяжело мне было, настолько тяжело, я что буквально согнулся под этой тяжестью. За спиной послышался шепот: «Напишите!» Я оглянулся: София пальцем водила по ладони, как бы подражая движению пера, и отчаянно пыталась изобразить на лице улыбку. Я кивнул, вышел и покинул ее навсегда.
Я вновь очутился в столовой. Ректор стоял все в той же позе. Его силуэт резко выделялся на фоне окна. Он повернулся, сложил руки на груди, и его глазки-бусинки уставились на меня.
— Что ж, доктор Бруно, я должен поблагодарить вас: вы избавили колледж от жестокого убийцы и от иезуита-заговорщика. — Он говорил совершенно безучастно, как будто все чувства притупились в нем; невозможно было даже понять, доволен ли он таким итогом расследования. Я стоял, пытаясь истолковать его слова. Они казались мне двусмысленными.
— Вам известно, ректор, что убийца и иезуит — не одно и то же лицо?
— Мне известно, что Габриелю Норрису — никак не привыкну к его настоящему имени — будет предъявлено обвинение в убийстве Роджера Мерсера, Джеймса Ковердейла, Неда Лейси и Томаса Аллена и в измене ее величеству королеве. Мне также известно, что против него были выдвинуты другие обвинения, не столь важные с точки зрения Тайного совета, однако весьма прискорбные для моего семейства.
Он испустил тяжкий вздох, содрогнувшись всем телом. На миг глаза наши встретились, и я понял, какое бремя предстоит нести этому человеку до конца его жизни. В этот момент я понял и то, что София была права: ректору хватит жестокости или природной холодности, чтобы навеки отрезать от себя дочь. В глазах его стыла скорбь человека, уже похоронившего обоих своих детей.
Мне хотелось заступиться за Софию, умолять его о жалости и снисхождении к ней, но я вовремя прикусил язык: я и так уж чересчур замешался в дела колледжа, да и в личные дела Андерхилла тоже.
— Полагаю, больше мы вас в Оксфорде не увидим, доктор Бруно, — продолжал он с некоторым смущением и, пройдя через зал, протянул мне руку. — Учитывая все, что произошло, мне остается лишь сожалеть о том, что я не доверился вам с самого начала. Однако мы в Оксфорде не привыкли смотреть на иностранцев как на… — Он еще настойчивее протянул мне руку, и я пожал ее.
Хоть в чем-то Софии повезло, подумал я, глядя на этого урода: внешность она унаследовала от матери. Или не так уж повезло? Не будь она красавицей, не попала бы в беду.
— О многом приходится мне сожалеть сейчас, доктор Бруно, — продолжал он, ежась от неловкости, но не выпуская мою руку. — Но кроме прочего, немало сожалею я и о том, что не стал для вас более гостеприимным хозяином и другом. Если бы я знал о ваших связях… Вы сами понимаете, сколь много у меня причин упрекать себя, но если бы вы замолвили словечко графу Лестеру… Я ведь всегда изо всех сил старался служить ему и университету. Могу ли я просить вас об этом или это слишком уж большая честь для меня? Скоро я выслушаю его приговор в связи с недавними событиями, и боюсь, он дурно воспримет такие новости. — Глаза Андерхилла расширились от страха, он чуть ли не выкручивал мою злосчастную руку, сам не сознавая, что делает.
— Я помогу вам, чем смогу, хотя мою близость с графом вы явно преувеличиваете: я ни разу в жизни с ним не беседовал.
На лице ректора проступило такое разочарование, что я поспешил добавить:
— Но я поговорю обо всем с сэром Филипом Сидни, и от него граф Лестер узнает о вашей преданности.
Ректор благодарно кивнул и выпустил мою руку.
— Спасибо, я на это не смел и надеяться. Милость не по заслугам. И в дискуссии вы держались как достойнейший противник, доктор Бруно. Как жаль, что нам не доведется вновь сойтись в споре.
Короткая же у тебя память, подумал я, продолжая вежливо улыбаться. Не «достойнейший противник», а куда более сильный противник, потому-то ты и поспешил выставить меня на посмешище перед всем университетом.
Но то унижение почти забылось после всех последующих трагических событий.
— Взамен я тоже попрошу вас об услуге, — заговорил я, стоя уже возле двери. Андерхилл взглянул на меня с кротким удивлением, а я продолжал: — Мне стало известно, что Коббета отстранили от службы.
— Совершенно верно, — подтвердил ректор. — Мастер Слайхерст подал жалобу: привратник злостно пренебрег его приказом, отказался выдать оказавшиеся в его руках ценные документы и помог ускользнуть из колледжа вору, которого мастер Слайхерст пытался задержать.
У меня буквально челюсть отвисла.
— Но ведь этот «вор», которого он пытался задержать, был я! И если бы Коббет не ослушался и не послал гонца к сэру Филипу, и я, и ваша дочь были бы убиты!
— Тем не менее, — размеренно продолжал ректор, — мастер Слайхерст — старший член колледжа, и привратник обязан выполнять именно его приказы, а не распоряжения гостя, который был застигнут в тот момент, когда обыскивал комнату одного из студентов. За неисполнение своих обязанностей Коббет и был наказан.
— Благодаря тому что бумаги попали в руки сэра Филипа, ваша дочь была спасена, — с жаром настаивал я, понизив, однако, голос. — Останься они у Слайхерста, помощь не подоспела бы вовремя. Коббет поступил по совести, и вам следует его вознаградить.
Андерхилл пронзил меня неожиданно прямым взглядом:
— Это вы так думаете, — возразил он, отчетливо выговаривая каждое слово.
Я не верил своим ушам.
— Но поступи он иначе, София осталась бы в руках убийцы, — повторил я очень медленно и отчетливо (вдруг этот тупица с первого раза не понял). — Он спас вашу дочь и вашего внука, — подчеркнул я, надеясь, что хоть это выведет ректора из несколько сомнамбулического состояния. — Разве его поступок не заслуживает награды?
С минуту он молчал и смотрел на меня почти с жалостью.
— Вам не приходило в голову, доктор Бруно, что я бы гораздо охотнее вознаградил человека, который избавил бы мою семью от всего этого?
Я не сразу осмыслил его слова, настолько они были чудовищны.
— Вы бы предпочли, чтобы я не вмешивался? — в недоумении сказал я. — Но вы же понимаете, что он бы ее убил. Джером Джилберт, Габриель Норрис, или как там вы предпочитаете его называть, — он бы утопил ее на пути во Францию, чтобы скрыть свой грех и нарушение обета. Со временем вы получили бы письмо — дочь ваша ушла, мол, в монастырь, — и ни вы, ни ее мать даже не знали бы, что она мертва.
— А вы не понимаете, что для ее матери так было бы гораздо легче? — Он сделал еще один шаг вперед, и я понял, что этот человек на грани срыва; спокойствие давалось ему нелегко, руки его отчаянно дрожали. — Мы бы встретили старость в блаженном неведении, а так моя дочь была арестована вместе с миссионером-иезуитом, ее доставили в Оксфорд люди шерифа, и мне пришлось явиться в замковую тюрьму, чтобы взять ее на поруки. Я видел мою дочь среди шлюх и воровок и оттуда вел ее в колледж, на глазах у всего города, под перешептывания, под издевательские выкрики. И все это ждет мою жену, если она
