любезны проводить меня к ней. Сэр Филип, — он обернулся к Сидни с коротким поклоном, — пятеро моих солдат проводят вас с доктором Бруно в Оксфорд. Мне очень жаль, сэр, — добавил он, обращаясь ко мне, — что вы пострадали от рук главного дознавателя графства. Прошу вас принять мои извинения, и будьте уверены, что виновного сурово накажут.
Ньювел побледнел, но я не собирался заступаться за него, мне едва хватило сил пробормотать слова благодарности. Сидни развернул коня, я покрепче ухватился за моего друга, и мы поскакали в обратный путь. Пятеро вооруженных солдат сопровождали нас на почтительном расстоянии.
— Ты отлично поработал, Бруно, — тихо заговорил Сидни через плечо. — Ты рисковал жизнью, выслеживая убийцу и священника-паписта, и ничем не выдал себя. За произведенные аресты награду получит шериф, но Уолсингем-то узнает, что все это — благодаря тебе.
— Я уж и не надеялся снова увидеть тебя, — пробормотал я ему в спину. Лошадка пошла быстрой рысью. Меня затрясло, силы были на исходе. — Думал, ты так и не получил мою весточку.
— Кухонный мальчишка из Линкольна приволок целый сверток перед рассветом. — Сидни снова обернулся ко мне, ветер уносил его слова. — Стучал и грохотал в ворота колледжа, как сам черт. Сказал привратнику, что это дело жизни и смерти. Мне потом говорили, он чуть ли не в драку лез, чтобы скорее добраться до меня, однако привратник не согласился будить декана до рассвета, а декан не решился будить меня, пока не закончилась утренняя служба. Вот из-за этой парочки заботливых дураков и вышла задержка. Мальчишка, надо отдать ему должное, уперся и никому не отдавал бумаги, пока не вытребовал меня, хотя декан и предлагал оставить все у него. Как только я заглянул в этот пакет, сразу понял, какая опасность тебе грозит, и послал декана за главным шерифом. Мы и понятия не имели, что дознаватели примчатся туда еще раньше нас.
— Слайхерст навел их на меня. — Я не мог скрыть злость, да не очень-то и старался. — Он во что бы то ни стало хотел завладеть теми письмами.
— Полагаю, он осведомитель, пытается оправдать свое жалованье, — проворчал Сидни. — Уолсингем их дюжинами вербует в университете и не желает, чтобы они знали друг друга — так, мол, будут бдительнее.
— Где теперь письма? — спросил я.
— Уже на пути в Лондон. Декан послал самого надежного курьера, — заверил меня Сидни. — Там их расшифруют, и они послужат уликой на суде. Я мало что успел прочесть, но и так ясно: вполне достаточно, чтобы этого Джерома Джилберта повесили. — Лошадь свернула с подъездной дорожки на большую дорогу, которая вела к городу. — Верховный судья представит все как надо, добавив обвинение в четырех убийствах. Полезно лишний раз напомнить людям о беспринципности и беспощадности иезуитов.
— Троих в колледже Линкольна убил Томас Аллен, — напомнил я. — Он сам признался.
— Теперь он мертв, и больше ни в чем не признается, а нам гораздо полезнее обвинить во всем этого католического попа, — возразил Сидни. — Джером Джилберт — младший сын богатого саффолкского семейства. Его брат Джордж финансировал миссию Эдмунда Кэмпиона и бежал во Францию. Когда Кэмпиона схватили, брат, должно быть, уехал вместе с ним. — Сидни сердито покачал головой и прибавил: — Недостаток бдительности это, вот что я скажу.
— Как ты думаешь, Джерома поймают?
— Шериф поставил людей на всех дорогах. Далеко они не уйдут.
— А София?
— Ее арестуют вместе с ним, — небрежно бросил через плечо Филип. — Дальнейшее зависит от нее самой. Если будет упорствовать, ее допросят основательнее.
— То есть будут пытать? — Я вытянулся, сколько мог, чтобы шепнуть прямо в ухо другу: — Но она беременна.
Сидни пожал плечами:
— Может просить о снисхождении ради своего брюха. Ее передадут семье под залог, покуда ребенок не родится. У нее будет время подумать насчет своей любви к этому Джерому. Его отвезут в Лондон и там уж постараются узнать все, что ему известно. А где ты нашел эти письма? — Он снова полуобернулся ко мне.
Я помедлил, соображая, каковы будут последствия, если я солгу, а София опровергнет мою ложь. Уолсингем, конечно, утратит доверие ко мне, но не мог же я допустить, чтобы ее подвергли допросу с пристрастием, все подробности которого мне столь любезно описал сам Уолсингем.
— Мне их передала София, — заявил я, и сам услышал ложь в своем голосе.
Должно быть, Сидни догадался — я почувствовал, как напряглись его плечи под моими ладонями.
— София? Вот как? Она добровольно выдала его?
— Да. Она узнала, что по пути во Францию он собирается убить ее. Она просила меня о помощи.
Молчание. Только чавкают на размокшей земле лошадиные копыта и звенит оружие скачущих вслед за нами всадников. Сидни обдумывал информацию. Наконец он обернулся ко мне.
— Это правда, Бруно?
— Безусловно.
— Тогда она спасена. Только, знаешь ли, неловко выйдет, если ее рассказ не совпадет с твоим. Подумай над этим хорошенько, прежде чем повторить кому-нибудь эту версию. — Трудно было не уловить предостережения в этих словах.
— Что будет с леди Толлинг? — поспешил я переменить тему.
— Имение отпишут в казну. Она и те из ее слуг, кто будет уличен, угодят в тюрьму. Но если она согласится сотрудничать, ее, вероятно, пощадят.
Высокая, элегантная женщина, со спокойным достоинством принимавшая нас в большом зале над сторожевыми башнями… Теперь этот зал уже не принадлежит ей, усадьба не достанется ее наследникам. А все из-за меня. Из шести человек, собравшихся перед рассветом в том зале, только я, возможно, и останусь в живых: леди Толлинг, Джерома и Софию схватят и будут пытать. Только бы Софии хватило здравого смысла после ареста Джерома не упорствовать и не стремиться стать очередной мученицей. В противном случае я, пытаясь спасти ее, могу навлечь на нее еще более тяжелую участь. К тому же Сидни с Уолсингемом поймут, что я слишком мягок и мне нельзя доверять, если я из жалости представил властям неверную информацию.
— А мы что? — спросил я, изо всех сил цепляясь за Сидни: лошадка пошла резвее, а дорога сделалась жестче.
— Отдохнешь немного, и поедем обратно в Лондон водой, — ответил Филип. — Пфальцграф сыт Оксфордом по горло, но согласился подождать еще денек, пока прояснится, чтобы ехать в лодке, а не верхом. Тебе не придется завтра давать показания на следствии о смерти Роджера Мерсера: у нас будет Джилберт, пусть его и допрашивают. А тебе лучше не высовываться, лучше, чтобы не все знали, какую роль ты сыграл в разоблачении и аресте иезуита. Ты нам еще пригодишься, и будь уверен, друг мой, ты будешь отменно вознагражден, — подчеркнул он, словно это было для меня важно.
Заостренные очертания оксфордских стен и башен уже виднелись вдали. Вознагражден, думал я. Жив остался, вот тебе и вознаграждение. Другим не так повезло. Так, значит, по дороге в Лондон надо еще сообразить, о чем я не буду рассказывать Уолсингему. Несмотря на яростные протесты Джерома Джилберта и вопреки слепому доверию Софии к своему возлюбленному, я по-прежнему был уверен, что иезуит собирался избавиться от нее. Но я никак не мог убедить себя в том, что Джилберт представляет опасность для государства, и не мог считать изменницей леди Элинор Толлинг, виновную лишь в том, что она предоставляла убежище гонимым за веру.
Вот Дженкса я без сожалений предал бы в руки палача, но мог ли я обречь на пытки и смерть туповатого и добродушного Хамфри Причарда? Серьезного и печального Ричарда Годвина, библиотекаря? Уолсингем предупреждал меня, что решать такие вещи не мое дело, что это его прерогатива. Чтобы сохранить его покровительство и королевскую милость, мне следует отрабатывать оказанное мне доверие.
Жизнь других людей, стало быть, станет разменной монетой, платой за мое возвышение. Но это-то как раз и была — я только теперь начал это понимать — настоящая ересь. Что там Сидни говорил о награде?.. Теперь я мечтал только об одной награде: пусть бы София воспользовалась тем шансом, который
